Личный демон. Книга 2 - [42]
— Мы уже давно выяснили, что меня возбуждает, — бурчит Катя.
— И сильные мужские руки мы тебе тоже предоставим! — пылко, точно страховой агент клиенту, клянется Уриил. — Узнав, что ты женщина, вся папская курия к тебе эти самые руки потянет, знай выбирай подходящие. В твоем… — тут ангел оглядывает Катин живот, на котором папская стола лежит абсолютно плоско. Пока. — …положении, Катенька, больше не нужно стыдиться того, что в постели ты снизу, а по жизни… Впрочем, по жизни ты тоже снизу. По старой женской привычке. Но ведь это легко изменить, твое святейшество. Реши, чего хочет твой внутренний зверь, а чего — Супер-Эго. Оно ведь также имеет право на прихоти, на амбиции, на разгул. Одно твое слово — и Ватикан утонет в разврате. Или запылают костры очищения, а уж топливо для них найдется. Одно. Твое. Слово. И мы с камерленго[82] все устроим. Кстати! Знакомься, твой камерленго.
Легко (а как же иначе — с куклами все легко, усмехается про себя Катерина) Цапфуэль разворачивает папессу навстречу идущему по коридору человеку.
И у Кати перехватывает дыхание — надолго. К ней в кардинальской сутане приближается Тайгерм. Мореход. Денница.
Бывшая Саграда стремится к своему князю всем телом, всем существом своим, ожидая, что сейчас широкие знакомые ладони обхватят ее лицо — и пропадет чертов Ватикан с его кровавыми призраками и златотканными одеждами поверх грязного белья. Люцифер (он это, он, если Катерина и ошиблась, то Денница-младшая, всеведущее маковое зерно, ошибиться не могла и тоже стремилась отцу навстречу) осторожно берет ее руку в свою, переворачивает тыльной стороной и касается губами кольца рыбака:[83]
— Счастлив служить вашему святейшеству.
Катя смотрит в его темные глаза, темные настолько, что зрачок кажется светлее радужки и в нем дрожит синеватая искра, будто в черном агате, который зовется магическим, смотрит и произносит ровным голосом:
— Принимаю вашу службу, камерленго.
Значит, игра продолжается. У небес полным-полно планов на твою шашку, Катерина. Но, может быть, тебе удастся выйти в дамки или остаться на доске в одиночестве. И тогда безжалостные игроки оставят, наконец, тебя — тебе.
Время перед праздниками — мертвое и бешеное одновременно — летит и стоит на месте. Таким, как Кэт, занять себя нечем. Ни к мессе она не пойдет, ни гостей не назовет в свой скромный, не сказать бы бедный домишко. Но она может испечь пирог в канун овеянного дыханием смерти Самайна — и по-соседски навестить дурного брухо,[84] дабы вразумить: не навреди. Будь осторожен и мягок с моим хозяином. Пощади его, даже если он сам себя не щадит. Потому что когда сталь вытеснит золото из прекрасной его шевелюры, когда неуклюжее ведовство иссушит крепкую графскую плоть — демоны Сесила придут за тобой, колдун.
Пирог определенно не удался. Потеки горелого масла на боках, жухлая начинка, вздутое опухолью днище сделали его изгоем среди аппетитных, зовущих собратьев. Пирог — что мужчина, говорила Абойо, передержишь — сгорит до углей, недодержишь — окажется пресным и клеклым. Сама она, впрочем, пренебрегала и пирогами, и мужчинами. Как будто искала, что бы такого новенького приготовить, неведомых, нездешних яств, превращающих людей в разного рода зверье.
Что ж, каков визит, таково и подношенье. Увязав пирог в салфетку, Кэт выходит за порог в сопровождении Рибки, плетущей вязь из сплетен и страшилок об окоченевших колибри, завернутых в пряди человеческих волос: птицы, мол, нашептывают на ухо колдуну, кто сглазил клиента, кому срок помереть от порчи, выедающей потроха, а кому жить, заслонившись оберегом от бесов, что клубятся серым торнадо вокруг желанной добычи, жить, заплатив несбиваемо высокую цену за спасение того, чего все равно не спасти. Мысли о шепоте мертвых птиц преследуют Саграду до самого дома Сорсье. Доложат ли они брухо, что на его посетительнице амулет посильнее всего, что он видел в жизни и, может быть, всего, что увидит после смерти?
Камень порчи оттягивает янтари ожерелья вниз, греет, точно не до конца остывший уголь в разворошенном костре. Надо же, рассеянно думает Пута дель Дьябло, алмаз и уголь — близнецы, свет и тень, словно грани одного «я» — но оба жгучие, как огонь ордалий.[85] Кэт старается отвлечься, сдержать нетерпение Камня, которое чувствует кожей, нервами, животом, где рыбкой бьется Абигаэль.
Наверное, дома всех колдунов изнутри одинаковы, каковы бы ни были извне — драгоценности в груде стекляшек, истинная сила вперемешку с нелепыми хитростями. Но Сорсье самонадеян, он с порога намекает на род своих занятий: раскоряченная шила-на-гиг[86] зияет на входящих распахнутой вульвой, словно голодной пастью. Пута дель Дьябло с усмешкой салютует жадной дырке: привет, сестрица! — и входит в ту пасть, что пониже.
За дверью мир выцветает в гризайль,[87] кругом лишь черное и серое. Воздух гладит по лицу, будто невидимая паутина, стены кажутся затканными дымчатым паучьим шелком. Хотя вблизи видно — кругом просто занавеси и гобелены, гобелены и занавеси, бархатные от пыли. Узкий коридор идет под уклон, точно кроличья нора и впадает в комнату, гудящую от напряжения и сияющую грозовыми огнями святого Эльма — аккурат по краям щита в форме перевернутой звезды. Щита, на котором головой вниз распят граф Солсбери.
