Личность - [8]
Мои размышления прервал голос Потурецкого, энергичный, спокойный. Он будил солдат.
— Мы должны отсюда выбраться. Немцы совсем рядом, — объяснял он. — Возможно, это лишь небольшой заслон, хотя, если у них артиллерия… Все равно. Проверить боеприпасы!
Солдаты пересчитывали патроны. Поручик поровну распределил их.
— Вы еще не понимаете, с кем мы имеем дело, — сказал он. — Это смертельный враг, фашисты, они убийцы. Что бы ни случилось, помните, что, пока мы их не уничтожим, для нас нет жизни.
Он дал знак рукой и пошел первым. Спустя час ходьбы, следуя его примеру, мы буквально попадали на землю. Трава была сухой, без росы, теплой, вновь приходилось бороться с сонливостью, особенно еще и потому, что где-то совсем рядом гудели телефонные провода, в следующий момент от страшных звуков у нас широко пооткрывались глаза — будто кто-то сыпал железки на камни. Наверное, танки, сообразил я, хотя до этого за все время нашего отступления мы еще ни разу не встретились с ними.
— Вперед! — крикнул поручик и сам устремился первым.
Прямо перед нами лежала дорога, мы пересекали ее поодиночке, углубляясь в молодой лесок, за которым сразу же простиралось голое поле. Мы припали к земле, ожидая приказа командира. Он понимал, что теперь судьба отряда зависела только от него, пополз вперед, но быстро вернулся и проговорил шепотом:
— Пройти не удастся, там обозы, кухня и немецкая автоколонна. И наши. Пленные. Завтракают. Значит, основные немецкие силы пошли дальше, а танки — это второй эшелон, возможно, подкрепление. Кажется, неприятельский клин отрезал нас от дивизии.
Вдалеке шел бой. В десяти — пятнадцати километрах отсюда массированным огнем гитлеровцы добивали остатки нашей дивизии. Мы лежали молча, сбившись тесной кучкой, вслушиваясь в гул канонады.
— Надо идти туда, — сказал Потурецкий.
— На верную смерть?! — вырвалось у меня. — Как? Куда? — пробовал я исправить свою оплошность.
Поручик не ответил, и я замолчал. Действовал военный закон подчинения. Я был лишь рядовым стрелком. Я ничего не должен знать. Знать должен только он, командир. Он отдавал себе отчет в этом, и хотя не привык к выполнению командирских обязанностей, теперь, когда надо решать чужие судьбы, вел нас, не спрашивая мнения других. Я должен признать, что никогда не был связан с армией, со своим полком и дивизией, они были для меня лишь отдаленным понятием. Я никогда не видел всего полка целиком и всей дивизии, я не был с ними связан в такой степени, чтобы самому решить, что надо прорываться в котел, в котором, быть может, погибали остатки родной части, и не знаю, что бы я предпринял, если бы не встретил отряд Потурецкого, его самого, а очутился бы в лесу совсем один. Потурецкий решил быть вместе с теми, кто сражается насмерть. Он пополз назад, мы за ним, снова пересек дорогу, мы следом за ним. В лесу я держался поближе к поручику, чтобы не потеряться. Я не знал, куда шел, не знал, где мы находимся, хотя лес начал зеленеть от проблесков света. Где-то за холмами с неослабевающим напряжением шел бой. Оттуда летели птицы, наполнив лес криком. Мы остановились на краю поляны, до нашего слуха донеслись опять непонятные звуки — треск деревьев и скрежет железа.
Совсем неожиданно перед нами предстала группа солдат и офицеров, окруживших небольшой, только что выкопанный ров. Одни разбивали винтовки о камни и бросали в яму, другие заворачивали в одеяла и шинели оружие и снаряжение. В мрачном молчании бросали каски и противогазы, штыки и боеприпасы.
Потурецкий остановился, опустив голову. Внезапно он встряхнулся, выхватил из кобуры пистолет и ворвался в ряды могильщиков.
— Стойте! — истерически закричал он хриплым голосом. — Стойте! Что вы делаете, сукины дети?!
Но никто из солдат и офицеров не обратил внимания на его команду. Кто-то взглянул на высокого поручика покрасневшими глазами, кто-то пробормотал ругательство, продолжая делать свое дело. С оружием, готовым к бою, мы вышли из-за деревьев. И только тогда один из офицеров заговорил:
— Пан поручик, уберите пистолет. Нам дан приказ: оружие уничтожить или закопать, расходиться группами или поодиночке, избегать плена. Мы проиграли.
— Поручик, — сказал красивый капитан со споротыми звездочками на погонах. — Я из штаба. Дивизия перестала существовать, армии нет, главнокомандующий сбежал. Это поражение.
Вот как… Из-за холмов доносились лишь пулеметные очереди, затем послышались взрывы гранат и наступила тишина.
— Добили, — сказал капитан и внезапно, отойдя на несколько шагов, выстрелил себе в сердце.
Потурецкий снял каску, мы тоже обнажили головы. Не знаю почему, но в тот момент я подумал, что поручик тоже застрелится. Он держал пистолет в руке, но я не нашел в себе сил подойти к нему, что-то сделать, сказать. Этот ожидаемый выстрел звучал в моих ушах громче канонады, я чувствовал обезоруживающую усталость, ничего более, никакого страха или жалости.
