Личное оружие - [5]

Когда в село приезжала кинопередвижка, в маленький кособокий от ветхости клуб набивалось столько народа, что не продохнуть, да еще мужики и парни дымят махоркой в потолок. Приходят в клуб со своими скамейками и табуретками, окна занавешивают принесенными одеялами, экран — простыня. Мальчишки располагаются прямо на полу и ждут не дождутся, когда же киномеханик закончит продавать билеты в дверях и выйдет заводить свой движок, начнет кино!?

В вагоне-клубе все не так. Билеты здесь продают в окошечке с надписью «касса», кино показывают через другие похожие окошечки и не по частям, а непрерывно. В зале ряды кресел с откидными сиденьями под номерами, всюду чисто, от стенок незнакомо пахнет приклеенным тисненым линкрустом. И говорить громко здесь боязно, а Зоя беспечно смеялась с девчонками до начала кино, свободно обращалась к кому-то на соседних рядах. Чувствовал Колька такое стеснение и восторг, будто попал он ненароком в неведомый Зоин мир — как-то таинственно здесь и хорошо!

Теперь у Кольки дома лежит прощальное письмо Зое…

А как все, тоже таинственно, трепетно и хорошо, начиналось у них! Он получал нечаянные будто записки от нее, находя их то в тетрадке, то в сумке с учебниками, то в кармане пальто. Писал сам длинные и высокопарные послания, сгорая от сладкого стыда за все там свои «люблю» и «целую», подчеркнутые дважды для заметности.

Классная отличница Ольга Башарова как-то наедине огорошила Кольку чуть ли не до слез:

— Зачем ты, Коля, Борисовой пишешь, унижаешься?! Ты, может, и от души, а она твои письма читает вслух всем подружкам, и они… хохочут! Да и не только тебе они сообща письма сочиняют — вот! — заключила Башарова с честным негодованием в голосе, а Колька озверел.

— Врешь, зубрилка! Зачем подслушиваешь, зачем сочиняешь? Не твоего это ума дело, поняла? Лупоглазка белобрысая!.. — так с маху обидел Колька Башарову, убежал с последних уроков к самому Амуру за пять километров. Сидел на высоком берегу перед мутной, сорной весенней рекой на своей матерчатой сумке с книжками и уже не плакал, а во весь голос на ветер сочинял отповедное письмо Зое Борисовой…

Плыли по Амуру частые еще желтые льдины. Порывистый весенний ветер подгонял их, кружил на стрежне и веял на Кольку бельевым запахом омытых дождями парусов…

Ничего. Скоро кончится школа, он поступит в речное училище, там ему выдадут настоящую флотскую форму, будет он… Лучше бы, конечно, не дожидаться — позарез бывают иногда нужны человеку немедленные перемены!

Колька вздохнул и решил пойти на Молочную искупаться, ведь не сегодня завтра принесет почтальон вызов в училище, и не останется времени наведаться во все знакомые места, а когда еще доведется?

В перелесках редко и грустно куковали кукушки, верно сильно постаревшие уже к наступающей осени. Знойно стрекотали кузнечики в пыльной горячей траве. Наезженная подводами проселочная дорога колола босые ноги, и он пошел обочиной по обтоптанному подорожнику, покрытому толстым слоем серой пыли. Иногда Колька забегал подальше в траву и гибким прутиком сшибал серебристые папахи одуванчиков, рассеивая их летучие семена.

Колька загадывал кукушкам: через сколько примерно дней ему уезжать? Получалось, что совсем скоро. Хорошо бы хоть после воскресенья, может, на станцию опять прикатят вагон-клуб, и он снова увидится там с Зоей, а то и сам насмелится передать ей письмо. Но тогда его следует переписать. Он так напишет: «Я уезжаю, но все думы оставляю здесь с тобой!» Или так: «…уезжаю, но оставляю здесь свою душу!».

Уедет Колька Орешин, а в какой-то миг выпорхнет его душа и останется в деревне, дома, в родимых местах. Она выпорхнет уже в воскресенье в вагоне-клубе, или когда кондуктор засвистит паровозу трогаться в далекий город, или еще до кондуктора, когда мать скажет: «Присядем, сынок, на дорожку…»

Орешин очнулся и некоторое время не шевелясь так и сидел, привалившись к стене. Приглушенно тикал будильник в тумбочке, частыми порывами продирался ночной ветерок в кроне тополя… Кажется, он слышал даже частый стукоток своего собственного сердца, разволнованного нечаянным сном. Тоска по дому стеснила грудь, захотелось увидеться со старым другом Вовкой Поскотиным, а то и с Зоей. Они теперь студенты пединститута в Хабаровске.

Когда-то Николай с Вовкой одни и те же книжки читали, одни и те же карикатуры из «Крокодила» срисовывали, соревнуясь в точности копий, учились игре на гармонике, рыбачили на одном и том же месте, работали в совхозе на прополке, на сенокосе, на уборке овощей. Лишь свое чувство к Зое Борисовой он скрывал от друга, и кто бы знал, как нелегко было это сделать! А вот в речном училище перед Орловым и Клёминым он однажды раскрылся со своими думами и крепко пожалел — столько пошлых советов они ему надавали, что душа еще долго корежилась в огне стыда и злости на свою неосмотрительность.

Степан Орлов и Игорь Клёмин были парни городские, разбитные, бойкие. С первых дней знакомства они взяли над Николаем Орешиным своеобразное шефство: учили танцевать, умению подойти и познакомиться с девушкой, вести разговор. Орлов специально познакомил его с одной из квартирующих в родительском доме студенток лесотехникума — Галей Остапенко. С двумя ее подружками, Верой и Соней, дружили сами «учителя». Почти все четыре года учебы в училище продолжалась дружба Николая с Галей. Это будто злило приятелей Орешина — сами-то они имели множество других знакомств с девушками. Степан, правда, старался и Соню не забывать время от времени. А позже выяснилось, что он боялся и медлил поступить так, как обещал девушке, но все равно ему пришлось жениться на Соне. Она вынуждена была прийти к начальнику училища, и…