Личная терапия - [5]

– Ну, вы меня понимаете? – доверительно спрашивает Ромлеев. – Все может быть. В том числе и – совершенно неожиданное оппонирование. Тут важно удержать себя в рамках научной дискуссии. Понимаете? Не допускать, так сказать, прямых выпадов.

Он смотрит на меня с некоторым ожиданием. Я не понимаю его и прямо сообщаю об этом. Ромлеев немного морщится. Его, видимо, озадачивает моя бестолковость. Впрочем, тут не моя вина, это скорее вина самого Ромлеева. Каждый человек, достигающий определенных административных высот, неизбежно начинает говорить на языке руководящих иносказаний. Он уже не называет некоторые вещи прямо. Он предпочитает, чтобы подчиненные догадывались о них исключительно по контексту. По контексту, по интонации, по выражению начальственного лица. Тогда, в случае чего, можно будет от своих слов отказаться. Можно будет с полным основанием заявить, что его неправильно поняли. Это особенно сильно развито в верхних структурах власти. Президент страны выступает по телевидению и высказывает свое мнение по какому-либо вопросу. А уже через час появляется на экране отглаженный пресс-секретарь и с серьезным видом объясняет всем нам, что именно глава государства имел в виду. Как будто переводит с иностранного языка.

Ромлеев тоже не хочет называть некоторые вещи прямо. Иногда он говорит таким образом, что лично я действительно не понимаю о чем идет речь. Хотя люди, более сведущие в речениях подобного рода, удовлетворенно кивают и делают соответствующие выводы. А потом снисходительно вводят в курс дела непосвященных. Однако сейчас между нами подобного переводчика нет. Намерения Ромлеева являются для меня полной загадкой. Я даже отдаленно не представляю, какой смысл он вкладывает в свое предупреждение. В результате мы довольно долгое время перебрасываемся какими-то бессодержательными репликами – словно два игрока гоняют мяч для пинг-понга. А потом вдруг ни с того ни с сего всплывает имя Мурьяна. Причем даже трудно сказать, кто его в конце концов называет. С одной стороны, я почти абсолютно уверен, что это не я, ну с чего бы это я вдруг стал вспоминать Мурьяна? А с другой стороны, если бы меня попросили поклясться, что это сделал Ромлеев, то и дать подобную клятву я бы, наверное, тоже не смог. Не называл Ромлеев эту фамилию. Она всплывает как будто сама собой.

И тут я перестаю понимать что-либо вообще. При чем тут Мурьян? Мурьян к нашей теме никакого отношения не имеет. Конечно, трудно сказать, чем он занимается в последние годы, но уж то, что не социотерапией, это я могу поручиться. А тогда с какой стати Мурьян встрянет в дискуссию? Он же не идиот, должен соображать, что данным материалом он, мягко говоря, не владеет. Будет выглядеть, мягко говоря, не на уровне. А кому же хочется быть не на уровне в такой представительной аудитории? Нет, извините, я, вероятно, и в самом деле чего-то не схватываю.

Примерно в таком духе я Ромлееву и отвечаю. Однако Ромлеев, по-видимому, придерживается другого мнения. Напрямую он, как и положено, его не высказывает, но всем видом дает понять, что я недооцениваю некоторых скрытых моментов. Впрочем, какие это моменты он тоже не объясняет. Он лишь повторяет, что в связи с моим выступлением могут, к сожалению, возникнуть определенные неожиданности. Причем, совершенно необязательно, что они возникнут, но такая вероятность, тем не менее, существует.

– Это просто, чтобы вы были готовы.

Я его заверяю, что, разумеется, подготовлюсь. Список возможных вопросов сейчас прорабатывается. Ответы на них у меня скоро будут. Может быть, и не блестящие, но вполне, на мой взгляд, пристойные. Во всяком случае, я полагаю, что краснеть не придется.

И все-таки я, наверное, отвечаю что-то не то. Я это вижу по раздосадованному, на миг потерявшему начальственную приветливость лицу Ромлеева. У него, по-моему, даже веки становятся твердыми. Голос однако сохраняет прежнюю доброжелательность.

– Ну, я очень рад, Валентин Андреевич, что мы с вами договорились.

И в тот же момент между нами возникает Клепсидра с сотовым телефоном в руке. Она оттесняет меня плечом и снизу вверх, как собачка, протягивает трубку Ромлееву.

– Вас из Италии, Сергей Никанорович…

Ромлеев кивает мне на прощание и берет трубку. И хотя звонок из Италии, конечно, никто специально организовывать бы не стал: как его организовать, организовать его невозможно, у меня опять возникает чувство, что это было заранее предусмотрено. Чтобы Ромлееву позвонили в тот самый момент, когда он сказал мне все, что хотел.

Я не могу отделаться от этого ощущения.

Тем более, что и Клепсидра, выполнившая служебный долг, разворачивается и аккуратно оттесняет меня от Ромлеева еще дальше. Я теперь тоже оказываюсь за отграничительной линией.

– Извините, это довольно важный звонок.

Платиновая шевелюра ее слегка вспыхивает. Клепсидра делает еще шаг, и я оказываюсь уже на ступеньках лестницы. Клепсидра возвышается надо мной как памятник императрице Екатерине. Смотрит же она так, будто не понимает, что я здесь вообще делаю.

В автобусе, я обдумываю разговор с Ромлеевым. Несмотря на явную бессодержательность, он все-таки оставил внутри какое-то тревожное ощущение. Дело здесь, разумеется, в фигуре Мурьяна. Этот человек вызывает у меня самые противоречивые чувства. У нас, в общем, неплохой институт. Он не слишком велик, но в той области научно-прикладных исследований, которыми мы занимаемся, представляет собой довольно заметную величину. Во всяком случае, работы, сделанные в институте, привлекают некоторое внимание, а сотрудники, даже не имеющие степеней, постоянно участвуют в различных симпозиумах и конгрессах. В этом есть несомненная заслуга Ромлеева. За четыре года своего пребывания на посту директора он сумел вывести институт на весьма устойчивые позиции. Ромлеев чуть ли не первый у нас в стране наладил «полевые» социометрические замеры, и теперь результаты этих замеров охотно берут аналитические центры в Москве. Деньги из этого возникают вполне реальные. Он также чуть ли не первый, каким-то особым чутьем, понял необходимость независимой социологической экспертизы. Сейчас у нас уже целая группа работает над соответствующими оценками. Заказов здесь даже больше, чем мы способны освоить. Я уже не говорю о грантах на фундаментальные разработки. До Ромлеева гранты во всем институте имели два-три человека. Да и те толком не понимали, что с ними делать: основное время тратили не на исследования, а на бухгалтерские отчеты. Теперь же на грантах сидит чуть ли не половина наших сотрудников, а их поиском и оформлением требуемых документов занимается тоже – особая группа. «Грантовики» таким образом освобождены от рутины. И, наконец, Ромлеев сумел добиться того, перед чем в бессилии отступили его предшественники. Он наладил выпуск институтского «Вестника» сразу на двух языках, и добился его включения в каталог научных подписок. Причем издание «Вестника» в англоязычном формате выходит не через полгода, как этого следовало бы ожидать, а практически одновременно с русскоязычной версией. Для представления института за рубежом, для тех же конгрессов, для получения грантов это имеет исключительно большое значение.