Лицей 2020. Четвертый выпуск - [11]

Голос был сладкий, как та жвачка, но и тяжёлый, как та свинья.

— Теперь укради жизнь вон у того мальчика. Укради — и ты вернёшься, гарантирую. Ты всё можешь, вечный сирота.

— Это не мальчик, — отозвался я, хоть и не видел, кто там наведался на похороны, — это сто пудов Павлуха из приюта, он просто даун, у него щетина не растёт. Зато Павлуха здорово на голове стоит.

Я прям почувствовал, как смерть махнула на меня рукой.

— Ты можешь всё, — повторила смерть, рисуясь и подлизываясь, а впрочем, уже не надеясь, что я станцую твист на крышке гроба.

— Все злодеи, все жуткие убийцы, — подумал я проникновенно и слегка не в такт предыдущей жизни, — выглядят именно злодеями и убийцами, пока не закроют глаза.

— Так-так, ну и?

— Смерть, с закрытыми глазами-то не крадут.

О, это была шпилька.

Крышку опустили, смерть ушла, не попрощавшись, я сам оказался в чужом животе.

Честно говоря, долго-предолго я крутил в уме сладкую фантазию о том, как Танька ворует чужую мою чужую мою чужую жену. Что они там вытворяли, ой-ёй, арфистка и инвалид, руки музыкальные, руки работяжные, вот эти вот прогибы… Темнота наполнилась светлой грустью. Почему я никогда не спал с женщинами по-македонски? Всегда остаётся такая галочка-птичка: не сделал, не успел, не дожал, пустота во мне смеялась, хотя, безусловно, то был признак помешательства…

Я мог существовать так вечно.

Но она пришла.

И зарыдала. Танька была далеко наверху, на свету.

В звуке было что-то необычное: наверно, так рыдает человек, у которого за пару дней в отсохшие ноги с упрямой болью ростка, пробивающего асфальт, вошла жизнь. Одна-одинёшенька ревела на кладбище эта крепкая девица. И я скорбел: не видать мне, какие у неё отрастут ляхи, и зад — он сердечком нальётся? А в профиль зад будет как доска или закруглится гудящим диким ульем?.. Она же годами его отсиживала, а теперь просто обязана как следует размять!.. Нет, такое одиночество невыносимо.

Там, где у меня когда-то было сердце, засверкала, отозвавшись на Танькин плач, пустота. Свет её глаз вонзился в землю, добурился до меня, и темноты не стало. Раз пришла — значит, догадалась.

Я вспомнил о третьем правиле Сорок Сорок. Потрескивая белым шумом, как радиоприёмник Ёси, я начал исчезать. Молодчина Танька, ты завершила всё.

Я попался.

Отправление

Мне пришло извещение: посылка готова к выдаче.

— Так-с… По базе нету.

— Проверьте, посылка покинула сортировочный центр двенадцатого числа (я слежу по трек-коду), а в ваше отделение доставлена вчера.

— По базе нету.

— Проверьте, пожалуйста.

— Молодой человек, не задерживайте очередь, по базе нету.

Редкие дни мы называем особенными.

Недостаточно выделить их в календаре иным цветом по праздничным обстоятельствам. Отметить очередной взятой высотой, будь то продвижение по службе, свадьба, увеличение семьи. Нет, нам думается: особенный день — тот, что поражает спонтанной соразмерностью. Обстоятельств внешних — состоянию внутреннему. Когда ровен отклик мира на каждое твоё действие, и, значит, благое найдёт благой ответ, а дурное — дурной. Когда независимость, упорство твоего духа укрощают шумные и срамные сборища. Разум умножает разум, а сердце зажигает сердце.

Также это день абсолютной проводимости обратной связи, когда и тебя зажигают, умножают, облагораживают обстоятельства и люди. В такие дни сама судьба обретает податливость лишь оттого, что ты особенным образом уверен в себе и мире.

Уверенность Баканова проистекала из принципиальности и необыкновенной чувствительности к несоответствиям.

Они же — от потребности в справедливости.

Разумеется, его качества были не просто подмечены университетским окружением, а воспеты, внесены в фольклор философского факультета. Отношение к Баканову сочетало как грубую насмешку, заниженную оценку, так и невольный пиетет, залихватский кукиш: «Ох наш зануда вам поддаст!» Среди преподавателей, поощрявших дискуссии с аудиторией, Баканов слыл находчивым, хоть и увлекающимся интерпретатором.

Он был дьявольски пунктуален. И по этой части требовал взаимности от гардеробных, буфетов, кинотеатров, врачей, парикмахерских, ведомств и окружающих. Не обнаружив взаимной точности, он тут же принимался кропотливо заполнять жалобные книги, журналы отзывов и предложений, вносить инициативу в работу студенческого профкома, а также извещать иные административные лица.

Пока однокурсники бегали на свидания, зависали в компьютерных играх, употребляли и заболевали, Баканов познавал процедуры и регламенты.

К тому же он ценил свою подпись. Осенял ею акты, извещения, квитанции, заявления.

Бесконечной корректировке — фактической, логической, грамматической — подвергались чужие суждения. Великий дотошник! Кассирам, округлявшим сдачу до рубля, вменялось если не стяжательство, то беспечность. Когда Баканову не отвечали на «довэ иль баньо?», заданное с порога траттории, он громогласно ставил под сомнение аутентичность кухни и ретировался. Если в Сбербанке случалась операторская ошибка или происходил сбой системы, то Баканов доводил зелёных сотрудниц до слёз. Сколько жаростойких сервисов было закалено пламенем его неутомимой натуры! А как его конфузили края проездных квитков, оторванных небрежной рукой контролёра!..