Лицеисты - [3]

— Друзья, не помешаем? — справился старший.

Федор недовольно рассматривал его. Что-то знакомое было в нем. Смотрел, смотрел и вдруг неуверенно, растягивая слова, произнес:

— Никак, Иван? Иван Селиверстов?

Тот лягнул ногой, обрадовался.

— Вспомнил! — завопил он. — Вот бы никогда не подумал, что узнаешь. — Ласково потряс Варе руку, назвав ее по имени, обернулся к студенту и девушке: — Машенька, Мироныч, располагайтесь. А я поближе к Крутову. Хоть наглядеться на человека, лет восемь не видел.

Сверху из-под крыши навеса донесся предупредительный удар колокола. На беговой дорожке выстраивали лошадей. Рядом с крупным огненно-рыжим жеребцом, запряженным в легкие высокие санки, — в них сидел чернобородый человек в романовском полушубке с оторочкой, в папахе, — пристраивался с тонконогой лошаденкой давешний хромой мужик, который скандалил со служителями. Из публики, расположившейся на скамейках, несся раскатистый хохот, козлиное блеяние, летели слежавшиеся комки снега. Мужик старался казаться невозмутимым, стоял в санях на коленях, склонив голову, будто прислушивался к чему.

— Надо посмотреть, — сказал Селиверстов тоном человека, который давно мечтал о таком зрелище. — Ожидается потеха. Этот чудак в крестьянских санях — угольщик, откуда-то из-под Рыбинска. Говорят, ехал с Сенного рынка, вздумал сюда завернуть. Сначала не пускали, потом, видимо, решили позабавить народ. — Рассказывая, Селиверстов не сводил глаз с Федора. — А возмужал ты сильно, морщинки лишние появились, — заметил он.

— Если бы ты помолодел, — усмехнулся Федор.

— Мне частенько вспоминалось, как я у вас в каморках в гостях был. И Андрей Фомичев, и этот смешной Прокопий Соловьев, и Марфинька. Как они? Живы? Здоровы?

Федор, прищурясь, разглядывал его. Невинная радость на румяном лице Селиверстова смутила. «Неужели совсем ничего не знает?»

— Прокопия застрелили солдаты на фабричном дворе, — стараясь быть бесстрастным, поведал он. — Марфуша жива. Года три тому назад похоронила мать. Тетку Александру, наверно, помнишь? Фомичев, так же как и я, был осужден за подстрекательство к бунту. Сейчас работает на фабрике.

— Ладно, после об этом, — погрустневшим голосом сказал Селиверстов. — Мог бы что-нибудь поприятнее сообщить, — неловко пошутил он.

За их спинами стучал каблуками о промерзший пол студент, которого Селиверстов назвал Миронычем. Федор покосился на него. Студент улыбнулся посиневшими губами, виновато доложил:

— Крепко прихватывает.

— Была нужда в такой одежке переться сюда, — грубо сказал Федор.

Успел заметить, как возмущенно сверкнула глазами подруга студента Машенька — обиделась. «Ого, эта за него насмерть стоять будет», — с завистью отметил он.

2

Ударил колокол, и то, что произошло дальше, заставило публику напряженно притихнуть. Сначала из-за поднявшегося снежного вихря трудно было разобрать, кто вырвался вперед, но уже перед первым поворотом стало видно, что бег ведут огненно-рыжий жеребец и лошадь угольщика. Тонконогая, невзрачная лошаденка шла ровной частой рысью. Чернобородый, никак не ожидавший, что мужик на крестьянских санях окажется достойным соперником, нервничал, оглядывался. Он первый пришел к повороту, но, заворачивая, слишком круто рванул поводья, и санки стало заносить, из-под полозьев сильно брызнула струя снега. Боясь перевернуться, он сдержал жеребца, и этого оказалось достаточно, чтобы угольщик обогнал его.

Публика бесновалась. Как это и бывает, теперь многие хотели видеть угольщика первым. «Славно! Славно!» — рвался зычный голос из соседней кабины. «Наддай!» — поддерживали этот крик десятки глоток.

Федор всего раз или два бывал на ипподроме и не понимал особой прелести в стремительном беге лошадей, но тут тоже оживился, не замечая того сам, крепко сжимал Варе руку. Ей было больно, и она сказала об этом. Федор на какое-то мгновение опомнился и даже чуть отодвинулся, решив, что ей неприятно его прикосновение, и опять был захвачен происходящим на снежном поле. Сбоку толкался, привскакивал Селиверстов и тоже орал: «Гони! Дай ему жару!»

После второго поворота огненно-рыжий жеребец отставал на добрый десяток метров. Все ближе конечная черта. Рискуя быть сбитыми разгоряченными лошадьми, с боковых скамеек повскакали люди, бежали к краю дорожки. Селиверстов заерзал на лавке, крепился из последних сил. Потом все-таки не выдержал, крикнул:

— Встречу вас у ворот!

Сорвался с места и выбежал из кабины.

Поднялся и студент с Машенькой. Тогда все решили идти поближе к выходу.

Угольщик пришел первым и теперь сдерживал разбежавшуюся потную лошадь. Чернобородый остановился рядом, выпрыгнул из саней — был мрачен, ни на кого не смотрел. Окружившие их зеваки вдруг шарахнулись в стороны. Раздался слабый револьверный выстрел. Рыжий жеребец всхрапнул, рухнул на снег. Чернобородый — возле него было пусто — решительно шагнул к лошади угольщика. За суматошными криками второго выстрела почти никто не слышал.

У ворот ипподрома толпа бурлила, не думала расходиться. Грудились возле мастерового с серым без кровинки лицом. Мастеровой хлопал себя по ляжкам, скалил зубы:

— Любитель он, наш-то, на лошадях гоняться. Да что там, каждый в городе знает вахрамеевского Сапфира. Не то чтобы раз или два призы брал — никогда его не обгоняли. А тут этот мужичонко, соплей перешибешь… Наш-то, понятно, разозлился: лошадей и пристрелил вгорячах. Тыщу рублей дал угольщику и велел убираться, покудова цел. А тот ему говорит: «Зря, барин, коней сгубил, тебе, Вахрамееву, со мной не тягаться…»