Лица и сюжеты русской мысли - [126]
Но не только православное христианство объявляется национально вредоносным. Столь же вредна русским, считает Сергеев, и русская, или российская, государственность как таковая. Антигосударственничество новыми националистами предъявляется как свободолюбивый анархизм, приглаживаемый ими под «демократию».
Сказав радикальные «нет!» христианству и государству, какой же позитив оставляет Сергеев? Русские, говорит он, должны бороться «за свои права» и в этой борьбе «обретать их». Его пафос: русским нужно самоограничиться и заставить себя уважать, а для этого в полную силу «качать» свои права как этнически чистокровных. И тогда, считает идеолог нового национализма, они получат «наибольшее количество материальных и духовных благ для наибольшего количества русских». Цифра, статистика и анализы крови – вот интеллектуальный «золотой ключик» для счастья русских! А в сфере практики это «борьба» со своим государством (для русских оно всегда было антирусским, считает историк Сергеев), с соседними этносами и со своим «замшелым мифом», то есть с христианством и Церковью. Вот вполне анархо-безбожная изоляционистская программа. Если она станет действенной силой, что останется тогда от России и русского народа?
Свободной встречи с Западом невозможно достичь на любой позитивистской платформе. Это ведь означает отказаться от философии, свести ее к науке. Только самобытная творческая мысль хранит достоинство и способна к диалогу равных и разных.
Никто не ожидал, что за изживание коммунистического проекта придется заплатить такую непомерную – мы это осознаем post factum – цену. Но заплатили и до сих пор платим, и еще будем платить. Переживание грандиозности поражения в «холодной войне» естественно проявилось в обоготворении победителя «побежденными». В этой ситуации огульное преклонение перед Западом понятно. Запад во всех проявлениях, невзирая ни на какие его «проколы», не мог не стать безусловным кумиром, безапелляционным судьей во всех вопросах. На книжный рынок, в интеллектуальное пространство мощной, порой весьма мутной, волной хлынуло все издаваемое на Западе. Переводная литература заполонила прилавки. Молодые интеллектуалы отшатнулись от метафизики и религиозно-философской традиции, устремившись к социологии, политологии, когнитологии, новой истории, лингвистике и всем прочим наукам, ориентирующимся на аналитическую философию, позитивизм и материализм в их новейших разновидностях.
Реакция на шаржированное западничество была робкой. Даже те, кто ее представлял, сами находились под гипнозом двух-трех западных имен. Невежество относительно самого Запада на самом деле не рассеивалось от множества переводной литературы. Во многих случаев она была плохого качества. Работы западных философов переводились «потоком», за это платили фонды и за переводы брались нередко люди без требуемого опыта и культуры, ничего или мало смыслящие в философии.
Но из состояния униженного и напуганного ребенка, презирающего себя, свои корни, культуру и историю, постепенно мы стали выходить. Однако выйти из него можно лишь достойным образом, не «закидывая шапками» ту цивилизацию, которая якобы «оседлала» новейшую историю, оказавшись «на коне». Свободно и на равных встреча с Западом практиковалась не столько у русских западников, сколько как раз у славянофилов и в продолжавшей их традицию религиозной философии. Бердяев понимал философскую величину Хайдеггера. Но был совершенно свободен в оценке мысли немецкого философа, решительно отвергая, например, его «смерто-божничество». В этом он солидаризировался с Марселем. Но в наши дни культ Хайдеггера препятствует трезвой его оценке. Критических аргументов против него у Бердяева, Франка или Марселя не знают, потому что и знать не хотят, а если кто-то и знает, то не замечает, не вдумывается в их логику, не доносит ее до публики. Ведь проще преклоняться перед признанным «властителем дум», чем самому вступать на рискованный путь самостоятельной мысли.
На свободную встречу с Западом способна та русская философия, которая смотрится в зеркало духовной культуры, убеждаясь в своем глубоком родстве с религией. Спокойно, без заискивания, с достоинством способна воспринимать западную мысль именно такая философия, что-то в ней принимая, а что-то решительно и с основанием отвергая. Неспроста ведь и самые выдающиеся наши западники – Чаадаев, Герцен, Степун – с ростом духовной зрелости приходили к славянофильской ориентации.
Говорят что угодно о европейских ценностях, не задумываясь о том, что это такое. А ведь Европ, как минимум, две. Россия – другая Европа: православно-христианская, не западная. Это главное. Но осмыслить этого не умеют. Хотя тема двух Европ давно и основательно осмыслена в русской религиозной философии. В изменившихся условиях подобное осмысление нужно восстановить и наполнить жизнью.
