Либерия - [9]

— Я хочу от себя освободиться, — перебил я Спаниэля, наливая ему и себе еще спирта. — Мне мало одной жизни. Я хочу несколько жизней прожить! Увидеть мир со всех сторон, быть всем сразу!

— Чего? Я бы на твоем месте сегодня больше не пил.

— Расширить свое сознание, — продолжал я. — Стать больше, чем я есть!

— Да успокойся ты, наконец! То ли ты американских фильмов насмотрелся, то ли в компьютерные игры переиграл... После пятилетнего возраста человек практически не меняется. Только обрастает новыми привычками.

— Бред! — разозлился я. — Человек всегда может измениться, если по-настоящему этого захочет. И я тоже могу! Могу выдержать любые, самые тяжелые условия, самые трудные испытания!

— Разве? — скептически поинтересовался смутно знакомый товарищ криминального вида с татуировкой на шее и здоровенным вазелиновым кулаком. — Что-то раньше по твоему поведению это было незаметно. Разные случаи были, начиная еще со школы... В лучшем случае ты вел себя как псих. Да и то, наверное, больше от страха.

— Я просто не воспринимал всерьез эти бытовые ситуации, — оправдывался я. — Я всегда жил своим творчеством. Все остальное не имело для меня значения.

— А может быть, музыка была твоим коконом? — спросил бородатый мужчина в коричневом берете. — Из которого ты не хотел вылезать, потому что боялся жить в реальном мире.

— А если мне отвратителен этот ваш мир? — взорвался я. — Если я ненавижу всю эту мышиную возню вокруг машинок и домиков, ваше лицемерие, ложь и грязь? Все, что вы говорите и делаете, ставит целью сесть на голову ближнему. Вот из чего состоит ваш "реальный мир"! Он прогнил снизу доверху.

— А что ты лично сделал для того, чтобы что-то изменить? — спросил немолодой мужчина с грустными глазами. — Ты боролся против системы? Раскрывал глаза людям? Шел на баррикады?

— Эта система необходима людям, которые без нее окажутся лишними. А это большинство. Как вы собираетесь изменить всех этих людей? Да и вообще, вы у них спросили — они-то сами хотят измениться? А если их устраивает то, что есть? Кто вы такие, чтобы решать, как должен жить народ, что он должен думать и во что должен верить?

— Это все казуистика, молодой человек, — усмехнулся мужчина. — Вы прекрасно можете отличить добро от зла. Вы только бороться за свои убеждения не желаете.

— Но как именно я должен бороться? — воскликнул я. — Я не политик, не оратор, не организатор; я вообще не очень-то люблю и не хочу общаться с людьми. Я хотел донести свои идеи через творчество — но мало кто понимает, что я хочу сказать своими песнями...

— Да слышал я твои песни, — сказал мужичок, похожий на алкоголика. — Ну, вроде играете вы еще нормально, но поете вообще какую-то хрень. То ноешь, то воешь... Не будет народ вас слушать. Народу надо что? Чтоб душа сначала разворачивалась, а потом опять заворачивалась!

— Да какие вам песни, жуки вы навозные! — сплюнул я себе под ноги. — Посмотрите на себя, как вы живете. Женитесь по залету, отсиживаете работу, дремлете перед телеком, хлоп — и жизнь прошла за бессмысленными занятиями. И вы еще будете учить других чему-то?!

— Если для тебя наша страна такая плохая, езжай в другое место, — сказал высокий мужик в строительной каске. — Нам такие, как ты, певцы-голубцы, не требуются! У нас на заводах, в полях рук не хватает, а он жалуется, что его песни слушать некому! Пиздуй за границу! Может, там тебе больше будут рады. Мы никого не держим!

— А вот это хорошо. Вот за это спасибо. Что хоть свалить от вас, гоблинов, пока еще можно! — уже почти кричал я. — Только, когда я добьюсь успеха в другой стране, вы будете очень жалеть, что когда-то вынудили меня отсюда уехать!

— Жека, ты чего, сам с собой разговариваешь? — вмешался в наш разговор Миша. — Ты, по ходу, бухой в дрова. В смысле, я тоже. Не желаешь по крыше прогуляться?

*******

Мы поднялись по лестнице на пятнадцатый этаж, протиснулись сквозь пожарный выход и вылезли на крышу. Холодный ветер дул в лицо, и было приятно просто сидеть на бетонном парапете той самой "башенки Дарта Вейдера", свесив ноги. Далеко под нами лежали понурые травинки, затоптанные бесчисленными ботинками, туфлями и кроссовками — как им вообще удалось выжить? Пыль, пыль, пыль покрывала все вокруг — наши волосы и одежду, крыши и окна домов, дороги и деревья; между нами и небом тоже висели пыльные облака. Тусклые силуэты вещей расплывались на глазах, как акварельный пейзаж под струей воды. Печаль и ненависть тяжело гудели в душном ночном воздухе. Кажется, Миша что-то говорил. Я смотрел на него, но ничего не слышал.

— ... ты уедешь, а мы что делать будем? — закончил он свою речь и вопросительно посмотрел на меня.

— Я же не насовсем уеду! Заработаю денег и вернусь. Альбом наконец-то запишем.

Миша пару минут задумчиво смотрел перед собой, потом вздохнул и тихо сказал:

— А давай сейчас вместе вниз спрыгнем, ты — и я.

Это было такое неожиданное и поэтическое предложение, что у меня слезы навернулись на глаза.

Самоубийство... Нет, ставить точку в своей жизни мне пока еще не хотелось.

— Не спеши умирать, дружище! — сказал я, вставая. — Мы еще нужны этой стране.