Либерия - [16]

— Нет, — старик покачал головой, — не знаю. Кабы знал, так не сидел бы здесь в лесу. Человека в волкодлака превратить легко, а вот управлять им сложно. Он же не просто диким зверем становится, а чудовищем. Волк, он что? Только ради пропитания убивает, а волкодлак без этого жить не может. Задерет, на куски порвет, даже если жрать не станет. Так, забавы ради. Не знаю, как твоей беде помочь. Слыхал я, был в древности народ такой — невры. Вот они умели в волков оборачиваться, когда хотели, а потом назад в людей перекидываться. А нынче это искусство забылось. Лет пятьсот назад кое-кто помнил еще, а сейчас не осталось никого из тех, ведающих. Измельчал народец, попами замордованный.

Колдун, сокрушенно вздыхая, собрал со стола посуду и скрылся в запечном закутке. Какое-то время там возился, что-то бормотал, потом появился уже в тулупе и поршнях[7].

— Я по делам отлучусь, а к ночи вернусь — пойдешь добро свое вызволять. Сам проворонил — сам и пойдешь. Я, может, чего присоветую и до села провожу, а то тропка-то у меня заговоренная — сам дорогу не найдешь. Пока отдыхай, вон, на лежанке, а коли жарко покажется, так подстилку на лавку брось. Тебе выспаться надо, а то глаза-то как у окуня мороженного.

Глава 3

Староста вяло ковырялся в миске с кашей. Ночь выдалась бессонная и хлопотная, да и утро не лучше. Пришлось маленько поучить жену, чтобы со своим нытьем не лезла, да божьим гневом не стращала. Где он Бог-то? Отсюда не видать, да и до людишек, ему, похоже, дела нет. Подумаешь, одним больше, одним меньше. Но на храм Лапша, все же, решил пожертвовать, да и свечку потолще поставить за упокой души убиенного Алексея. Бог-то, он тоже, поди, не дурак — подношения любит.

Лапша покосился на жену, прикрывавшую платком разбитое лицо, и подумал, что Бог его уже наказал, наградив такой бабой. Пять лет как женаты, а детишек все нет. Мужики уж всякие шуточки мерзкие отпускают, пальцем в спину тычут, да хихикают. Говорят, ты, Лапша, в брюхо растешь, а не в корень, поставь, мол, зелена вина, так мы и подсобим. Ведь и рот им, пустобрехам, не заткнешь.

Чтобы отвлечься, староста решил побыстрее покончить с завтраком и заняться приятным делом — пересчитать «заработанное» ночью серебро. Но не успел.

В избу ввалился, ошалело хлопая глазами, запыхавшийся целовальник Митроха.

— Беда, Тихон Силыч! Сбег он!

— Кто сбег-то? — Лапша от неожиданности поперхнулся кашей и закашлялся.

— Дык, оба… оба того… этого… — Митроха плюхнулся на скамью, вытирая шапкой вспотевший лоб.

— Ты что несешь?! — рыкнул, отдышавшись, староста. — С утра уже набрался?!

— Ни-ни.. — Целовальник замотал головой. — Собирался, правда, для успокоения принять, но не успел. Отец Паисий заявился, мол, когда колдуна жечь будем? А я ему говорю, что, сейчас к Тихону схожу, и решим. Только теперь уж, наверное, опосля обедни. Ну, я к тебе и побежал, а по дороге к бане завернул, чтобы, стало быть, проведать, как там колдун, не околел ли. Только в бане-то и нету никого, и дверь с петель сорвана! А вокруг бани волчьих следов видимо-невидимо!

Целовальник вытаращил глаза, икнул и, схватив со стола крынку с молоком, громко забулькал.

— Что ты городишь?! Откуда волки-то?

— Нет, волк один был, а колдуна и вовсе не оказалось.

— Что-то не пойму я ничего. — Лапша вырвал из рук Митрохи крынку. — Хватит лакать! Давай толком рассказывай. Колдун, что, волком оборотился?

— Не знаю! — Целовальник вытер рукавом залитую молоком бороду и затараторил: — Следы-то к бане от села ведут, а уж потом — к лесу. Ну, я по следам-то пошел. Думаю, что это за волк у нас ночью бродил? Страшно стало, а ну как задрал кого, а мы не знаем.

— Да может и не волк это был, а собака? — с сомнением спросил староста, тоже отхлебнув из крынки — в горле внезапно пересохло, и стало жарко.

— А то я волчьи следы от собачьих не отличу! — отмахнулся Митроха. — Ты дальше-то слушай. Ну, дошел я, значит, по следам до села. Волк-то потоптался только у околицы, а пришел он с поля, где мы с тобой ночью немчина прикопали. Я туда, стало быть, и побежал, а самого аж жуть берет. Но, думаю, зверь-то, все одно, уже в лес ушел, может он того парня схарчил. Что свежатинкой-то не закусить? Дошел я, значит, до того места, а там ямина огроменная, и в ней пусто. Нету мертвяка-то. От той ямы волчий след и ведет.

— Так, может, волк покойника-то и сожрал? — с надеждой спросил Лапша.

— Ага, вместе с костями. Чай он не змей горыныч какой, волк-то? Что-нить да оставил бы. Но не в этом дело. Волчий след от ямы идет к селу, а к яме его нет. Навроде, выкопался из сугроба не человек, а волк, к селу побежал, потоптался маленько, но к жилью не пошел — видно Бог нас уберег — потом к бане направился, только и в нее не заходил, видать, уже пустой застал, а уж оттуда в лес утек. Во как! — Целовальник перевел дух — долгая речь его изрядно утомила, облизнул губы и спросил: — Че делать-то будем?

Староста вытер вспотевшие ладони о портки и покачал головой.

— Чудно все это Митроха!

Не то, чтобы Лапша совсем уж не верил в колдовство, оборотней и другую нечисть. Верил, конечно. Но встречаться со всем этим ему не доводилось. А тут непонятные и страшные чудеса до него добрались. Да если бы только чудеса! Ведь и монастырские служки доберутся! Отец настоятель спросит, почему колдуна не устерег и в тот же день не сжег? А люди-то видели, как он с чужим человеком говорил, после этого и колдун пропал. Как бы в сговоре не обвинили или, того хуже, в пособничестве колдуну. Вот вздернут на дыбу, рученьки вывернут, каленым железом припекут — небо-то в овчинку покажется. Тут уж рассказом про оборотня не отбрехаешься.