Либерализм: взгляд из литературы - [53]

Анна Кузнецова:

Но может быть, главным событием века стало не это? А, например, подавляющий процент в человеческой массе законченных эгоистов, которым нет дела до изничтожения народов? И не задача ли обществоведов изучать эти вещи, а не поражаться им, исходя из априорных постулатов, что важно, а что – ерунда? А русская литература и публичная словесность – вещи абсолютно разные.

Еще с полным риторическим успехом можно сказать, что главным событием XIX века была Крымская война, а отклик в литературе – три рассказа малоизвестного тогда Толстого. Потом главным был кризис абсолютной монархии – а в литературе писалось о ерунде какой-то, о проблемах дворянских семей…

Владимир Маканин: Сегодня нет отклика потому, что мы живем в такое время, когда средства массовой информации обратились не к человеку, а к статистике. И никуда от этого не деться. Вы находитесь в поле статистики, а не в поле человеческой жертвы. Упавший на голову кирпич – это не трагедия, это статистика, в этом весь ужас современных СМИ. Это наше время, что поделаешь.

Борис Дубин: Не соглашусь. Возьмите последних двух нобелевских лауреатов. Абсолютно современные писатели, оба пишут на современном материале. Имре Кертес, который пишет про холокост, и не только про холокост, несмотря на то что и телевизор смотрит, и статистику читает. И Джон Кутзее, герои-одиночки которого всегда внутри огромных масс, застигнутых общими катастрофами, когда и живут, и гибнут оптом.

Петр Мостовой:

Я с сожалением услышал сегодня, причем не раз, что отрицается возможность существования произведений, которые можно оценить в модальности «либеральный – антилиберальный». Я могу, к счастью, привести совсем свежий пример – произведение абсолютно либеральное не только по своему духу, но и по тексту, написанное на русском языке, изданное в российском издательстве. Есть только одно «но»: авторы этого произведения – увы, не русские писатели, а украинские.

Я имею в виду изданный в прошлом году роман Марины и Сергея Дьяченко «Пандем». Это развернутое размышление о том, что происходит, когда из самых благих побуждений свобода человека постепенно все больше и больше ограничивается. И как человечество сопротивляется этому, и к чему оно в результате приходит – к восстановлению совсем другой степени свободы, нежели та, которая была исходно ограничена. Это по-настоящему хорошая литература.

Александр Иванов:

«И либералы, и антилибералы проиграли третьей,

новой силе – массовой литературе» .

Мне бы хотелось процитировать одного либерального мыслителя XIX века, поскольку слово «либерализм», понятие «либерализм» в основном связано именно с этим временем. Карл Маркс в «Немецкой идеологии» говорит о духовной, интеллектуальной ситуации после победы буржуазной революции. (В такой же ситуации фактически находимся и мы последние десять–двенадцать лет.) Маркс пишет, что буржуазия берет на себя функцию объединяющего универсального лидера всех социальных слоев или групп, которые протестуют против старого феодального режима. И дальше очень важный момент: буржуазии в этот момент на достаточно долгое время удается создать то, что он называет иллюзией общих интересов, когда, например, пролетаризованные, модернизованные слои населения начинают поддерживать буржуазию в борьбе против феодализма.

Мне кажется, что это справедливо и по отношению к нам. Вообще советский либерализм связан для меня с особым антропологическим типом, вызревшим в 1960-е годы; я называю его «метро „Аэропорт“». Это особый социоантропологический тип, с очень объемными, интересными характеристиками (на них я не хотел бы сейчас останавливаться), который подготовил, революционизировал общественное сознание в 1960—1970–1980-х годах и к которому я во многом сам принадлежу. Он подарил стране то, что можно называть иллюзией общих интересов. И революционные события 1991—1993 годов тоже были связаны именно с этой иллюзией.

Примерно с конца 1990-х годов иллюзия общих интересов начинает постепенно утрачиваться, а советский либерализм – испытывать моральный, эстетический и духовный кризис. При этом проблема либерализма заключается в том, что сегодня, в российском контексте, степень этого кризиса еще недостаточна для выздоровления. То есть болезнь еще не проявила себя во всей своей полноте. Я полагаю, что в ближайшем будущем нас ожидают довольно фантастические, вульгарные проявления кризиса либерального сознания и либеральной политики, которую мы наблюдали в последние полгода реформ.

Для меня, например, совершенно невозможными представляются такие связанные с советским либерализмом эстетические и этические компромиссы, как, с одной стороны, Куршевель, а с другой – песни Окуджавы; как полное отсутствие гуманитарного, этического измерения в либеральной риторике последних десяти лет. При этом я не считаю, что у антилиберальных сил есть какие-то преимущества. Я думаю, что скорее всего выиграет третья сила, которая уже на наших глазах побеждает.

В заключение хочу вспомнить главный русский роман о либерализме – «Отцы и дети», точнее, его эпилог, в котором Тургенев рассказывает, что стало с его героями. Базаров умер, братья Кирсановы доживают последние годы; а самый интересный герой – их слуга. Оказывается, этот незаметный персонаж завел свое дело, разбогател и в разговоре вместо