Либерализм: взгляд из литературы - [36]

Приведу пример с близкой мне премией Андрея Белого. Почему она никогда не получает подробного, аналитического освещения в печати? Потому что очень сложно оценить премию, в которой, в отличие от большинства других литературных премий, не одна, а четыре номинации: поэзия, проза, гуманитарные исследования и «за заслуги». Нужно обладать профессиональным знанием, чтобы обо всем этом грамотно написать, и поэтому комментарии ограничиваются констатацией факта награждения. Когда вопрос оказывается чуть сложнее обычного, наши критики демонстрируют свою профессиональную непригодность.

История с романом Проханова «Господин Гексоген» свидетельствует, что в социальном смысле этот роман «сделан» отнюдь не критикой – хотя, казалось бы, классическая схема предполагает «создание» произведения критиком, делающим из него сенсацию. Роман «сделан» другой институцией – издательской. Как известно, сначала он вышел в несокращенном виде в газете «Завтра» и никем не был замечен. А когда «Господина Гексогена» выпустил в своем издательстве Ad Marginem Александр Иванов, имеющий определенную репутацию и проводящий определенную политику, роман стал фактом литературы или, если угодно, литературно-общественной жизни.

На мой взгляд, самый успешный литературно-критический проект сегодняшнего дня – проект Льва Данилкина из московского журнала городских новостей «Афиша». Он позиционирован как внешний по отношению ко всей литературной критике, и это один из определяющих компонентов его успешности. Данилкин не ставит себя рядом с Немзером или Юзефович, не втягивается в литературные полемики. Он позиционирует себя как человека со стороны, человека «из глянца», из другого контекста. Такое – не «цеховое» – письмо вызывает доверие достаточно широкого читателя, и оценки Данилкина реально влияют на уровень продаж – не в этом ли сегодня заключается влиятельность критика?

Михаил Эдельштейн:

«Газетная и тонкожурнальная критика, которую принято ругать, тем не менее чутко отреагировала на важное изменение в литературном процессе» .

Первое. Если вернуться к сравнению нынешней прессы и дореволюционной, то я не вполне согласен с Абрамом Ильичом Рейтблатом. В «Новом времени» сосуществовали Буренин, Бурнакин, Меньшиков, Перцов, Розанов – они постоянно писали о литературе, а некоторые из них вели собственные литературные рубрики. Таким образом, неспециализированные газеты вполне могли создавать литературную среду, литературный контекст, могли быть полем литературной полемики. И не просто могли – были. В том же «Новом времени», чтобы не отвлекаться сейчас на другие издания, было напечатано несколько совершенно разных по оценкам, по выводам отзывов о романе Мережковского «Александр I».

Представить такое в современной общеполитической газете невозможно. А так как критика в значительной степени «переселилась» в газеты, то из нее уходит полемика, и это факт, на мой взгляд, драматический. Критика ведь не монолог, а полилог, она не существует вне среды. Сегодня литературные обозреватели если и спорят, то не по поводу текстов, а по поводу каких-то окололитературных сюжетов: надо или не надо сажать Сорокина, давать ли премию Проханову. У меня много причин любить «Русский журнал», и одна из них та, что там еще возможна полемика, хотя, конечно, это уже суррогат нормальной профессиональной дискуссии.

Второе. Я бы хотел сказать несколько слов в защиту сегодняшней газетной и тонкожурнальной критики. Ее принято ругать, но она тем не менее чутко отреагировала на одно очень важное изменение в литературном процессе, на которое не отреагировали или отреагировали в недостаточной мере традиционные критики. Об этом очень точно сказал Николай Александров в интервью «Русскому журналу»:

«Не обращать внимания на западный контекст – это тупик… Мураками стал русским писателем по сути, он влияет на современную русскую литературу… сегодня не русские авторы, а, скажем, Бегбедер или Хег заполняют в России мейнстримовскую нишу».

Более того, на этот факт практически не отреагировала традиционная русская литература, «толстожурнальная» словесность. Мейнстрим не отреагировал. Пишущих людей, отреагировавших адекватно, пока единицы, и их опыт не слишком удачен. Например, Дмитрий Бавильский прямо говорит, что хочет как романист занять нишу русского Акройда, русского Фаулза. Для меня несомненно, что динамика будет именно такой, движение будет идти в этом направлении. Мейнстрим, не берущий в расчет, что Мураками стал русским писателем, что вкус потребителя сформирован им, Теру, Акройдом, будет маргинализироваться и скоро перестанет быть мейнстримом.

Наталья Иванова: Так что же, печатать Мураками в журнале?

Михаил Эдельштейн:

Мураками – хороший писатель. Если бы в толстых журналах печатались вещи уровня «Пинбол-73», я считал бы свое пребывание в профессии оправданным.

Как эта борьба за мейнстримовскую нишу скажется на критике? Очень просто: русским аналогом The New York Times станет «Афиша», «Газета» или даже «Еженедельный журнал» – но не «Знамя» и не «Новый мир». На первый план в критике выйдут – и уже выходят – люди, способные и желающие на эти изменения реагировать: Лев Данилкин, Николай Александров, Галина Юзефович, Лиза Новикова. Можно ругать их за произвольность оценок, как Данилкина, или за недостаточно свободную ориентацию в материале, как Юзефович, но тем не менее их тексты отражают то, что реально происходит сегодня не только с книжным бизнесом и с книгоизданием, но и с читателем, с обычным средним читателем, средним потребителем художественной литературы.