Либерализм - [73]

Этот тезис также поддерживают не одни только либеральные экономисты. (Разумеется, популярное представление о том, что экономисты делятся по партийному признаку, совершенно ошибочно.) Маркс также во всех своих теоретических дискуссиях видел только альтернативу между социализмом и капитализмом, а реформаторов, которые, находясь в плену «мелкобуржуазного мышления», отвергали социализм и одновременно все же хотели переделать капитализм, он высмеивал и презирал. Экономическая наука никогда даже и не пыталась показать осуществимость системы частной собственности, регулируемой и ограничиваемой правительством. Когда «катедер-социалисты» любой ценой стремились доказать это, они начинали с отрицания возможности научного знания в области экономики и в конце концов заканчивали заявлением о том, что все, что делает государство, непременно должно быть рациональным. Так как наука показала абсурдность политики, которую они предлагали, то они попытались объявить несостоятельными логику и науку.

То же самое верно и в отношении доказательства возможности и осуществимости социализма. Усилия домарксистских авторов оказались тщетными. Им не удалось этого сделать, точно так же как они не смогли разрушить веские возражения против осуществимости их утопии, сформулированные их критиками на основании открытий науки. В середине XIX в. казалось, что с социалистической идеей уже покончено. Но тут появился Маркс. Конечно, он не представил доказательств – которые на самом деле и не могут быть приведены – того, что социализм осуществим, а просто заявил – разумеется, не будучи способным это доказать, – что приход социализма неизбежен. Из этого произвольного допущения и из аксиомы, которая ему казалась самоочевидной, что все, случающееся в человеческой истории позже, представляет собой движение вперед по сравнению с тем, что происходило раньше, Маркс сделал вывод о том, что поэтому социализм более совершенен, чем капитализм, и в таком случае, естественно, не может быть сомнений в его осуществимости. Следовательно, совершенно ненаучно ни задаваться вопросом о возможности социалистического общества, ни вообще заниматься изучением проблем этого общественного порядка. Тот, кто хотел попытаться это сделать, подвергался социалистами остракизму и отлучался общественным мнением, находившимся под их контролем. Не обращая внимания на все эти – разумеется, лишь внешние – трудности, экономическая наука занялась теоретическим конструированием социалистической системы и неопровержимо продемонстрировала, что любая разновидность социализма будет неработоспособна, поскольку в социалистическом сообществе невозможен экономический расчет. Защитники социализма редко решались что-либо возразить против этого, а то, что они выдвигали в качестве контрдоказательств, было абсолютно тривиальным и не представляет никакого интереса.

То, что было доказано наукой теоретически, было подтверждено на практике крахом всех социалистических и интервенционистских экспериментов.

Следовательно, утверждение, что защита капитализма – это дело исключительно капиталистов и предпринимателей, особым интересам которых в противоположность интересам других групп содействует капиталистическая система, есть не что иное, как лицемерная пропаганда, действенность которой рассчитана на недостаток рассудительности у людей. «Имущие» имеют не больше причин поддерживать институт частной собственности, чем «неимущие». Если что-то начинает угрожать их непосредственным особым интересам, они редко оказываются либералами. Представление о том, что при сохранении капитализма класс собственников может вечно сохранять свое богатство, проистекает из неверного понимания природы капиталистической экономики, в которой собственность постоянно перемещается от менее способных деловых людей к более способным. В капиталистическом обществе сохранить богатство можно, только постоянно приобретая его заново в результате мудрого инвестирования. Богатые, которые уже обладают богатством, не имеют особых причин желать сохранения системы открытой для всех свободной конкуренции. Особенно если они не сами заработали свое богатство, а получили его в наследство, то они должны скорее опасаться конкуренции, чем надеяться на нее. Они-то как раз и заинтересованы в интервенционизме, который всегда имеет тенденцию сохранять существующее распределение богатства среди тех, кто им владеет. Но они не могут надеяться на какое-либо особое отношение со стороны либерализма – системы, которая не обращает никакого внимания на освященные временем традиции, защищающие интересы существующего богатства.

Предприниматель может добиться процветания только в том случае, если он предлагает то, что требуют потребители. Когда мир объят жаждой войны, либерал стремится разъяснить преимущества мира; однако предприниматель производит пушки и пулеметы. Если сегодня общественное мнение с одобрением относится к капиталовложениям в Россию, то либерал может постараться объяснить, что инвестировать капитал в страну, правительство которой открыто провозглашает в качестве конечной цели своей политики экспроприацию всего капитала, столь же разумно, как и сбрасывать товары в море; но предприниматель без колебаний осуществляет поставки в Россию, если может передать риск кому-то другому, будь то государство или какие-то менее умные капиталисты, позволяющие ввести себя в заблуждение общественным мнением, которым манипулируют на русские деньги. Либерал борется против тенденции к торговой автаркии; однако немецкий производитель строит фабрику в восточной провинции, не пускающей немецкие товары, чтобы обслуживать рынок, хотя он и находится под защитой пошлин. Ясно мыслящие предприниматели и капиталисты могут считать последствия антилиберальной политики гибельными для общества в целом, но в ипостаси предпринимателей и капиталистов они стремятся не противостоять этой политике, а приспосабливаться к реальным условиям.