Ли Бо: Земная судьба Небожителя - [67]

Средь тучами окутанных вершин

Он, беспечален, не считает дней.

При этом «постигший» обретает качественно новые возможности:

Он мне люб,

Святой Юань,

Пьющий из прозрачной речки Ин,

Над горою Сун закат багрян,

Он летит, петляя меж вершин,

Он летит, петляя,

Звезды обгоняя,

Только свист в ушах — несет его дракон

Над рекой, над морем, в небеса взлетая —

В Беспредельность, знаю, жаждет прыгнуть он.

Таким Ли Бо взволнованно, с явными элементами сопереживания, психологического вживания в образ нарисовал своего друга, ученого даоского монаха Юань Даньцю. Безмятежно занимавшийся самоусовершенствованием в глухом горном скиту, тот был духовно близок Ли Бо, и поэт восхищенно писал о нем, акцентируя не отрешенность, а стремительность, соревнование с самим временем в жажде обогнать Время, выйти за его пределы в нескончаемое Инобытие. Юань Даньцю еще не стал сянем, но стоит на пути постепенной трансформации. Куда? За границы времени-пространства — или, как предположил А. Е. Лукьянов, «в себя», то есть в субъективную виртуальность?

Видимо, скорее эту трансформацию можно представить себе не как пересечение неких «границ», за которыми находится «иной мир», а постепенное изменение внутреннего земного статуса в сакральный, позволяющий включать доселе приторможенные психосоматические возможности человека и обрести гармонию со вселенским миропорядком, после чего присущие человеку в его земной жизни визуальные и психические изменения прекращаются, переходя в статичность вечного бытия.

Зажато небо в пиках Колдовских

Там, где слышна башуйская волна.

Когда-то люди не увидят их,

А неба — не коснутся времена.

Крайне любопытна буквальная формулировка последней строки — «на Небе нет времени, которое достигло бы его», «время не достигает Неба», «у Неба не будет предела»; возможна и такая интерпретация — «Небо не падет во Время» (в среднекитайском языке омонимы дао «достигать», «приходить» и «падать», «рушиться» могли взаимозаменяться с синонимичными значениями); не менее выразителен и вариант (опечатка?) в одном из современных изданий, где последние три иероглифа даны в иной последовательности, что можно интерпретировать как Небо «пришло к отсутствию времени». Тут уже явственно слышен намек на «вневременье» Неба.

В это «вневременье» Ли Бо и стремился, ощущая себя чужаком в том реальном времени (и пространстве), в котором пребывал:

Преданье есть, что среди вод морских

Пэнлайский остров дыбится горой,

На древе-яшме зелены листки

И сладок плод, который ест святой.

Откусит раз — и нет седых волос,

Откусит вновь — и вечно юн и мил…

Меня бы кто-нибудь туда унес

И больше в этот мир не возвратил.

У нас нет документированных материалов, показывающих, почему эта тематика стала наиболее актуальной для Ли Бо именно в этот период. Но допустимо предположение, что жестокое разочарование в дворцовом «бытии», которое до близкого соприкосновения поэт идеализировал и романтизировал, усилило его изначально существовавшее тяготение к «инобытию». Причина явно лежит в социопсихологической плоскости.

Пора было уходить из столицы. Как ни трудно расставаться с мечтой! И по возвращении в Восточное Лу в стихотворениях 746 года о проводах брата и друга, уезжающих в столицу, он признается себе, что душа его разбита:

Как инеем, охвачены власы,

Осталось сердце там — в столице.

(«В Лу провожаю брата, уезжающего в Западную столицу»)

Из Западной столицы прибыл я,

Вы в те же возвращаетесь края.

С безумным ветром к деревам Чанъаня

На запад улетит душа моя.

Прощанья грусть сковала немота,

Сведет ли вновь нас жизни колея?

Гляжу вам вслед. Уже не вижу вас,

Лишь над горой — тумана кисея.

(«В Цзиньсяне провожаю Вэй Ба, уезжающего в Западную столицу»)

А в стихотворении 747 года, написанном в Цзиньлине (современный Нанкин), несмотря на откровенное противопоставление бренности сановитой вельможности — вечности природы, он тем не менее вспоминает имперский центр с тоской и печалью (не столько из-за собственной судьбы, сколько из-за «туч», закрывающих «солнце»-государя):

Здесь было фениксам совсем неплохо.

Река течет, а их уж не видать.

Дворец давно зарос чертополохом,

Покоится в курганах старых знать.

Поднялся остров Цапли над потоком,

Все те же три горы уходят вдаль…

Тускнеет солнце, коли туч так много,

Чанъань не вижу, и в душе печаль.

(«На башне Фениксов в Цзиньлине»)

Часть вторая А Я, БЕСПЕЧНЫЙ СТРАННИК, СРЕДИ ЧАЕК — СВОЙ…

Глава первая ИЗ ПАСТИ ТИГРА — В ЛОГОВО ТИГРА (744–752)

Счастливые события в Лянъюань

Император удовлетворил просьбу Ли Бо об отставке и с легкостью отпустил его, даже снабдив грамотой, по которой поэт мог услаждать себя любимым зельем в любом кабачке за счет государственной казны. В хрониках это обозначено устойчивым словосочетанием «вернулся в горы, пожалованный златом». А в преданиях — выросло до «грамоты о денежном довольствии», которая якобы предоставляла поэту право «в какой области объявится, в той области и кормиться, в какой уезд придет, в том уезде и кормиться. С этой грамотой, рассказывают, Ли Бо во многих местах побывал» и за счет казны многих попотчевал, не только друзей, но и случайных встречных, с голодухи жевавших сухие прошлогодние листья.