Лгунья - [3]

Иногда его обуревали сомнения. Он думал: «Я такой же, как другие». И принимался подстраивать человеческий инструмент, коим являлся, к резонансу окружающего мира, к его самым прелестным пейзажам, к самым устойчивым или самым эфемерным явлениям, к Шуберту, к Шопену. Но ему неизменно приходилось убеждаться в том, что между ним и вселенной существует та же прочная связь успеха, какая объединяет современнейший радиоприемник с радиоволнами. И для того, чтобы поймать нужную станцию, чтобы найти точки соприкосновения, обычно неуловимые, между океаном и невинностью, замком Шамбор и благородством, весною и справедливостью, ему не нужно было ни тратить слова, ни искать, — всего лишь появиться, вот и все.

Вместо невинной юношеской чистоты, которую он, впрочем, до поры до времени заботливо припрятал, он обладал чистотою высшего существа, каковым и являлся, и ему не хотелось расточать ее попусту.

У Реджинальда были друзья — мужчины и женщины, — питавшие тщеславные замыслы на его счет и ставившие перед собой одну и ту же цель — устроить его жизнь. Но все они ошибались. Ибо они искали равную ему, а такой не находилось. Все пытались организовать идеальный брак, коего требовал один только его внешний вид. Старые дамы, большие искусницы по части устройства законных или незаконных связей, сочли бы свою жизнь не напрасно прожитой, а все грехи — искупленными, удайся им свершение этого союза. Одни из них видели залог успеха в безупречной красоте, другие — в интеллектуальном или духовном совершенстве. Некая дама почти преуспела в своем сватовстве: она уговорила его подумать об одной молодой девушке, которой восхищались все без исключения, и он согласился взглянуть на нее, и она его действительно покорила, но тем вечером, когда его должны были представить ей, почтенная старушка узнала, что назавтра девушка уходит в монастырь. «Ловко же она нас провела! — сказала дама Реджинальду. — Однако, я уверена: если она позволит вам поговорить с нею, вы сможете ее разубедить и увлечь».

Девушка позволила. Она согласилась на получасовую встречу. Старая дама в полном восхищении оставила их наедине, заранее уверенная в победе Реджинальда над его небесным соперником, сама же уселась в гостиной играть в безик с теткой невесты. Она посулила Богу самую толстую свечу, если он согласится потерпеть поражение, и вот, по истечении получаса, девушка вышла с сияющим лицом, почти что об руку с Реджинальдом. Усаживаясь в машину, старая дама рассталась с последними сомнениями: она приметила на лице Реджинальда след помады. О, едва заметный мазок, — ведь Шанталь подкрашивала губы лишь затем, чтобы родители не сочли ее анемичной, и еще потому, что Христос любит видеть своих девственниц цветущими. Итак, цветущая девственница поцеловала Реджинальда. И, однако, на следующий день Шанталь ушла в монастырь. Она колебалась до последней минуты, ибо не находила отрады в мирской жизни, ибо слегка презирала ее, ибо почитала трусостью и эгоизмом стремление покинуть то слабое и неверное, чем отличалась эта жизнь, ради прекрасного; то низменное, что было в этой жизни, ради совершенного. И накануне того дня, когда девушка встретилась с Реджинальдом, она уже было собралась принести великую жертву, а именно, остаться в миру, играть в бридж с престарелыми ревматиками, в теннис с молодыми идиотами, беседовать с немыми и любоваться пейзажами в компании слепых.

Но последний представитель этого мира, в эти последние полчаса, заставил ее проникнуться красотою и соблазнами мирской жизни. Он вошел так тихо, заговорил так мягко, так ненавязчиво и тактично держался несколько минут вне ее, вне ее сердца, что она сразу же поняла его, и открыла свое сердце, и впустила его в свою душу. И с этого мгновения она получила, наконец, то, чем можно жертвовать, ибо величайшей жертвою стало теперь бегство от мира, в котором жил он, Реджинальд. Отныне девушка отдавала Господу не пошлое и бесцветное существование, но возможную жизнь с Реджинальдом. И величайшей человеческой жертвою, на которую она решилась и которая смертельно ранила всю ее — и плоть и сердце, — стал отказ иметь сына от Реджинальда. Насколько же ничтожно было то едва заметное красное пятнышко, что она украла у Бога, по сравнению с багряным румянцем, залившим ее лицо в момент этого отречения! А Реджинальд, со своей стороны, подумал: «Что мог бы я добавить к такому счастью? Бог в двести тысяч раз лучше меня выполнит ту роль ничтожного обожествленного человека, которая привлекла ко мне Шанталь…» Он не стал смывать этот поцелуй, — хранил его всю ночь и весь следующий день. Впрочем, к четырем часам, к тому мигу, когда Шанталь вошла в монастырь послушницей, он взглянул на себя в зеркало и увидел, что след исчез. С тех пор, когда на его щеках проступал чуть заметный румянец — знак усталости или артрита, он называл его иначе, он звал это «поцелуем Шанталь».

Ибо Реджинальда отнюдь не пугало то, что его героинь зовут Шанталь, Ядвига или Мэлси, что они носят громкие фамилии. И это не только из ненависти к «народным» романам. Просто для него это было и жизнью и, одновременно, театром. Истинно человеческий конфликт начинается не ниже, чем с королей, и божественный дух осеняет лишь тех, кто умеет презреть низменную заботу о теле, кто вообще не имеет тела, — королей и детей. Реджинальд с трепетом вспоминал о самой безумной любви, какую вызвал в другом сердце. Случилось это в Португалии, во время его посещения Алькобасы, где похоронены знаменитые влюбленные