Лгунья - [78]

Мы помыли посуду. Мне хотелось, чтобы Франсуаза и Селеста поднялись наверх, хотелось остаться вдвоем с Tante Матильдой, но когда посуда была перемыта, все вернулись за стол и молча сидели в унынии и отчаянии.

— Пойду, наверное, спать, — сказала я.

План мой был таков: дождаться, пока Tante Матильда поднимется к себе, потом зайти к ней в комнату и поговорить по душам, без всяких недоговоренностей, но он совершенно не сработал, мой план. Помню, как я села на кровать и скинула обувь, и все. Следующее, что я помню — это сильный рывок: я вздрогнула в темноте, проснувшись от страха, вся в поту. Боль была такой невыносимой, что я не знала, как стерпеть её. Хотелось выть в голос. Рвать одежды, визжать, излить всю свою ярость от этой непостижимой и безвозвратной потери. Как он посмел не быть здесь? Как посмел не быть? С этим невозможно смириться.

Я спустилась вниз. Если двигаться, думала я, боль утихнет. Может, с помощью движения можно её обмануть. Глаза мои заплыли, превратились в узенькие щелочки. В кухне горел свет.

— Не спится, — извиняясь, пробормотала я.

Она подняла голову. Неприбранные, мучительно седые волосы падали на плечи. Мне было стыдно за то, что я стала свидетелем пугающей беззащитности её распущенных волос.

— Отвара? — спросила она.

Я покачала головой.

Она включила маленькую настольную лампу. Мы сидели по разные стороны стола, в круге света, отделенные этим кругом от остального пространства. На лице её были видны следы слез — ещё одно проявление пугающей беззащитности.

— Что ты теперь будешь делать? — спросила она.

— Об этом я и хотела с вами поговорить.

— Мне удалось связаться с Гастоном, — сказала она. — Он прилетит к похоронам. — Она высморкалась. — Прежде чем принять какое-то решение, Мари-Кристин…

— Перестаньте называть меня Мари-Кристин, — оборвала я её.

— …прежде чем скажешь что-нибудь еще, — продолжала она, носовой платок немного приглушал её голос, — думаю, тебе следует принять во внимание один фактор.

Я ждала. Она спрятала платок.

— Ружеарк теперь твой, — сказала она.

— Что, простите? — тупо проговорила я, хотя прекрасно её расслышала.

— Да, контрольный пакет акций. У меня остается одна пятая часть, но остальное — твое.

Мозг у меня был как мокрая губка. Рот открылся.

— Но этого не может быть, — сказала я. — Сами знаете. Знаете, что я не Мари-Кристин.

— Я знаю, что ты — тот человек, которому Ксавьер хотел передать контрольный пакет.

— Нет, — сказала я.

— Разумеется, пятая часть всегда принадлежала тебе. Ты этого не знала?

— Конечно, не знала.

— Твой отец завещал её тебе перед смертью. У меня одна пятая; Ксавьер, как сын, оставшийся на хозяйстве, владел двумя пятыми и потом выкупил долю у Гастона. Так что четыре пятых Ружеарка теперь принадлежат тебе.

Я тупо смотрела на нее.

— Ксавьер говорил с адвокатом на следующий день после обследования в больнице, — продолжала она. — Он настоял на том, чтобы в завещание не вносилось больше никаких крупных поправок. Я спорила, что, возможно, ты не захочешь такой ответственности: ведь у тебя своя жизнь в Англии. Чепуха, сказал он, все должно перейти Мари-Кристин.

— Да, Мари-Кристин, — прервала я её. — Но не мне.

Она покачала головой.

— Нет. Именно тебе. Давай не путать. Он говорил о тебе.

— Да, но какая разница-то? Я не Крис. Крис умерла. И принять это все… принять в подарок Ружеарк — это же криминальное преступление, мошенничество.

— А притворяться другим человеком в течение четырех недель — не мошенничество?

— Ну, это не одно и то же, так ведь? — Я потерла распухшие веки, но тщетно, ясности в голове не прибавилось. — Не понимаю, — промямлила я, почему вы позволили мне морочить вам голову.

Она хмыкнула, будто не веря, что можно не понимать таких элементарных вещей.

— Сама знаешь, почему, — сказала она. — Разве можно было лишать его иллюзий? Он был так счастлив. Я видела его лицо, когда вы приехали. Как я могла сказать ему, что женщина в машине — не Мари-Кристин? Конечно, надо было выяснить, кто ты. Я сделала запрос в больнице, и пришла к заключению, что ты, возможно, та самая англичанка, которая исчезла именно в то время и которую так и не нашли. Я поняла, что ты просто не желаешь «находиться» и считаешь Ружеарк подходящим местечком, чтобы спрятаться.

— Я не хотела, чтобы все так случилось, — жалко сказала я. Извиняться все равно было поздно.

— Да, но ты и не пыталась прекратить это, правда? Ты нашла себе убежище, сделала свой выбор, и теперь должна нести ответственность за последствия.

Я закрыла руками лицо.

Она потянулась через стол и тронула меня за локоть.

— Не думай, что я тебя осуждаю, Мари-Кристин. Все получилось как нельзя лучше, для всех нас. Я много лет не видела Ксавьера таким счастливым. Франсуаза расцвела на глазах. Селесте наконец щелкнули по носу, а это совсем неплохо. Что же касается Гастона… — она пожала плечами и убрала руку, — с того момента, когда он сделал вид, что узнал тебя — тогда, в кухне… — вместо того, чтобы закончить фразу, она мягко, понимающе усмехнулась.

— Но я не Мари-Кристин, — процедила я сквозь сжатые зубы.

Она улыбнулась.

— Ой, не глупи. Все знают, что ты Мари-Кристин. В больнице, в городе, в банке, твои кузины — все. Они могли бы поклясться в этом. И я поклянусь. И Гастон. — Ситуация перевернулась с ног на голову. Теперь, когда я, наконец, пытаюсь признаться, что я не та, за кого меня принимали, это никому не нужно. — И, в заключение нашей маленькой беседы, скажу, что даже полиция, думаю, могла бы в этом поклясться. Мы без проблем найдем необходимых свидетелей.