Лгунья - [79]

— Свидетелей чего?

— Того, что ты — это ты. Так положено по закону. Прежде, чем ты сможешь вступить в права наследства.

— Но я не могу вступить в права наследства, — возмутилась я так громко, что она приложила палец к губам. Послушно понизив голос, я сказала: — Зачем вы стали убеждать полицию, что я — Мари-Кристин, когда прекрасно знали, что это неправда?

— Ты бы предпочла, чтобы я сказала: «Нет, это английская домохозяйка, удравшая от мужа?» Я сделала это, потому что Ксавьеру ты нужна была именно как Мари-Кристин. И не думай, что ты сыграла главную роль в этом спектакле, ничего подобного. Ты просто вовремя подвернулась под руку, когда в этом возникла нужда, и все.

Я поднялась.

— Мне нужно уезжать.

Она приподняла бровь.

— Сейчас? Глупости. У тебя, по крайней мере, хватит храбрости остаться на похороны. Иначе это будет выглядеть очень странно.

— Да, конечно, — пробормотала я. — Простите, — и села.

Потом она прервала молчание, заговорив более мягким, почти уговаривающим тоном:

— Давай взглянем на это логически. Как это может быть мошенничеством, когда никто не пытается оспаривать завещание? И не станет пытаться. Ни за что. Мы рассказали всему миру, что ты Мари-Кристин, и вряд ли теперь пойдем на попятную и начнем это отрицать. Кроме того, — продолжала она, — как это, интересно, возможно — обвинять кого-то в том, что он с помощью обмана взваливает себе на плечи чужие долги? Потому что именно это ты и унаследуешь — долги. Поместье на грани банкротства. Если ты попытаешься продать свою долю, ты ничего не выиграешь. Такие дела. Знаешь, что ты получаешь в наследство? Камень на шею, пожирающий время и деньги. Это все, что у нас есть, но Ксавьер любил Ружеарк.

— Я тоже люблю, — промычала я сквозь прижатые к лицу ладони.

— Знаю, что любишь, — сказала она.

— А как же Гастон?

— Гастон? Ой, да Гастону меньше всего на свете нужно такое бремя. Он много лет назад продал свою долю Ксавьеру. Ему нужны были деньги, чтобы помочь Сандрине начать собственное дело. Нет, его жизнь — море; он ни на что его не променяет. Селеста только и ждет, чтобы уехать в Париж. Побежит за первым встречным. А Франсуаза… Она славная девушка, но… — она пожала плечами. — Он был весьма практичным человеком, наш Ксавьер. Он знал толк в подобных вещах, и хотел, чтобы Ружеарк достался тебе. И никому другому. Он его тебе доверил. Помни это.

— Благодарю, — прошептала я. Я боялась поднять на неё глаза — боялась, что снова начну реветь, но ей было не до сантиментов. Дело — прежде всего. Она дала мне ясно понять, что я меньше всех имею право на псевдоморальные увертки.

Она сказала, что не находит ни малейших причин, почему, ради общего блага, я не могу продолжать играть роль Мари-Кристин.

— Я вам объясню, почему, — сказала я. — Потому что Крис тоже была в бегах, и прошлое быстро её догоняет. Думаю, в течение двух-трех дней меня могут арестовать.

Поразительно, как стойко она перенесла шок. Но, возможно, я ошиблась, и никакого шока у неё вообще не было. Возможно, она намного лучше меня представляла, чем занималась Крис.

— Понятно, — сказала она.

— И в этом случае, — продолжала я, — у меня не останется выбора. Придется признаться полиции, кто я.

Она кивнула. Видно было, как она напряженно думает.

— Но и здесь не все так просто, — объясняла я. — Потому что прошлое Маргарет Дэвисон тоже настигает её.

И тут она снова меня удивила. Она рассмеялась.

— Так что я совсем запуталась, — сказала я и встала. — На похороны я останусь…

— Да, — рассеянно сказала она, погруженная в свои мысли. — Да, полиция вряд ли предпримет какие-либо действия до похорон.

— …но потом мне придется уехать. Простите. Мне бы так хотелось остаться. И стать хозяйкой Ружеарка.

С этими словами я вдруг ощутила, что ухаживать за поместьем вместо дяди Ксавьера — это почти так же хорошо, как если бы он сам был здесь, почти то же самое, и от этой двойной потери мне стала ещё горше.

Tante Матильда тоже поднялась — и расцеловала меня в обе щеки.

— Он доверял тебе, верил, что ты все сделаешь правильно. — И добавила так, словно эта мысль приятно её удивила: — В конце концов, что такое имя? Ничто.

Настало прекрасное утро, прохладное и освежающее. Худосочная трава на лужайке была влажной от росы. Капли воды стекали в гортани измученных жаждой цветов. Солнце сверкало в окнах. Босая, я бродила по влажной траве, полами халата задевая крапиву и ярко-голубые копья воловика. Мне хотелось обойти границы владений, прежде чем кто-то другой заявит на них права. Я щурилась на серебристые башни. Он все это отдал мне. Камни, деревья, кусты, травы, — все, начиная с просторных помещений замка и кончая гравием на дорожках размером с горошину, — все было моим. Все, что попадало в поле зрения. Скалы, лес, каменный бассейн, поля, мельчайшие создания, самые крошечные растения, все, что живет и дышит, козы, куры, бабочки, цикады, даже муравьи, даже червяки, — он всех их подарил мне. Они были моими. Я унаследовала его королевство. И хотя я ничего не могла с этим поделать, оно все равно было моим.

Следующие несколько дней, пока не прошли похороны, замок был закрыт для посетителей. Мне пришлось посвятить большую часть времени ферме. Я или сидела в кабинете, или удирала куда-нибудь с глаз долой — в поля или на сыроварню. Tante Матильда оказалась права: полицейские из уважения вряд ли начнут дальнейшие расспросы до конца похорон, но один Бог ведает, что может сделать Тони, если это вообще был Тони. Я-то не сомневалась, но ведь я легко могла ошибиться. Он стоял в тени, тот человек, позади толпы, а я в тот момент была сама не своя, так нервничала. Вполне могла ошибиться. И человек, задававший обо мне вопросы в банке, тоже совсем не обязательно был Тони. Зачем ему это? Зачем Тони станет расспрашивать о Мари-Кристин Масбу во французском банке? Скорее уж это был кто-нибудь из коллег Пейрола.