Лгуны или фантазеры. Правда о детской лжи - [73]

В судебном разбирательстве по гражданским делам, где определяются условия опеки или способ защиты ребенка от угрожающего ему родителя, нет ограничений со стороны Конституции, поскольку подзащитный как участник уголовного дела отсутствует. Судьи могут провести неформальные беседы с ребенком, задавая ему вопросы у себя в кабинете, поступая так на свое усмотрение в присутствии адвокатов.

Еще один важный вопрос связан с использованием свидетельских показаний экспертов — психиатров и психологов, которые проводили освидетельствование пострадавшего. Такие свидетельские показания допускаются гораздо чаще в гражданских делах по сравнению с уголовными, поскольку они считаются наносящими вред подзащитному. Есть два вида информации, которую предоставляют эти эксперты: дать заключение о душевном состоянии пострадавшего и прокомментировать детали, адекватно осветить которые жертва не в состоянии; проанализировать поведение ребенка в случаях, когда они могут указать на то, действительно ли он стал жертвой сексуального насилия.

По моему мнению, исключение свидетельства экспертов в отношении достоверности детских показаний или душевного состояния ребенка разумно в уголовных делах. Обвиняемый по уголовному делу имеет право на защиту своих интересов, что до сих пор представляется противоречивым психологам и психиатрам, а также он защищен от вторичных свидетельских показаний о том, что произошло на самом деле.

Гражданские дела, главная задача которых — защитить ребенка от кого-то из родителей или опекуна, — совсем другая ситуация. Судья (а не присяжные) должен получить максимум информации, чтобы защитить ребенка. Экспертам должно быть предоставлено право давать заключение о душевном состоянии ребенка и его психологическом портрете. Но в этот момент свидетельства о том, есть ли в поведении ребенка проявления «синдрома жертвы сексуальных домогательств», можно считать неуместными, поскольку существование такого синдрома не было официально признано наукой.

Будущее

Сейчас мы переживаем кризис, и трудно понять, чем он закончится. Сексуальное насилие по отношению к детям — это, безусловно, критическая ситуация не только для юридической системы и служб по защите детей, но и для всех родителей, которые опасаются, что разгул преступлений сексуального характера может как-то коснуться их детей.

В данный момент у нас больше вопросов, чем ответов. Но вот что удалось установить ученым:

• дети иногда действительно лгут про случаи сексуального насилия. Это наиболее вероятно в контексте споров по поводу установления опеки над детьми, когда один из родителей настраивает ребенка против другого, или в случаях массового насилия, когда этот процесс может породить жутковатые фантазии;

• если правильно организовать беседу, даже очень маленькие дети смогут вспомнить события, но с меньшим количеством деталей (по сравнению с взрослыми людьми). Взрослые могут легко запутать маленьких детей;

• новые законы об информировании о случаях насилия над детьми действительно провоцируют рост необоснованных обвинений. Но благодаря этим законам обнаруживаются и реальные факты насилия, которые ранее не выявлялись.

А вот чего мы пока не знаем, но исследователи продолжают изучать эти проблемы.

• Как проводить первую беседу с ребенком? Помогают ли в этом куклы с явно обозначенными анатомическими деталями? Как помочь ребенку рассказать о случившемся, не навязывая ему вариантов ответов?

• Какую роль играют фантазии в воспоминаниях детей?

• Травмирует ли ребенка ситуация, когда он снова встречает своего обидчика в суде? Пострадает ли от этого качество его показаний?

• Как оценивают присяжные свидетельские показания детей? Могут ли они адекватно оценить степень компетентности ребенка?

• Какую именно роль играют свидетельские показания психологов и психиатров? Могут ли они точно определить, что перед ними жертва сексуального насилия?

Ответы на эти вопросы помогут судам найти нужный баланс между защитой детей, ставших жертвами сексуального насилия, и защитой прав обвиняемого. Эти ответы также повлияют на использование свидетельских показаний детей и в отношении других рассматриваемых дел. Но именно те случаи, когда ребенок одновременно является и жертвой, и единственным свидетелем, принципиально важны.

Эпилог

Нелегко гнать от себя горькие мысли, когда мы узнаем, что наш ребенок обманул нас, или подозреваем его в этом. Нам кажется, что он ополчился против нас. Это же несправедливо. Наш ребенок не дает нам выполнять свои родительские обязанности. Если мы не знаем, что происходит, мы не можем вмешаться, защитить, предостеречь, посоветовать или наказать (если нужно).

Детская ложь переносит ответственность с одного человека на другого. Теперь уже не мы управляем ситуацией (или мы не в состоянии контролировать ее единолично). Навсегда ушли в прошлое те времена, когда мы могли или должны были все знать о нашем ребенке. Теперь нам предстоит жить в ситуации неопределенности, теперь нам нужно заново завоевывать доверие ребенка и уметь вызывать его на откровенность. Когда наш ребенок взрослеет настолько, что может врать безнаказанно, уже он решает, о чем нам рассказывать, а о чем — нет.