Лейтенанты - [31]

День закончился бестолково-торопливым общим отходом через Днестр. Вот и прояснилось: с утра “чуял” неудачу. Повозочный, не распрягавший лошадей, был “одной крови” со мной. “Чуял” беду и боялся, что, когда все побегут, он не успеет запрячь. Бросить повозку с минами и патронами, чтоб, обрубив постромки, спастись верхом — верная “вышка”! Батарея не пострадала — все живы, все уцелело.

Перейдя Днестр (куда ему до Днепра!), оказался в знакомой Монастыриске. Хотел подскочить к тем хозяевам — еще раз поблагодарить, узнать: живы ли?

В суете не получилось. Жаль.

Вскоре нас вернули за Днестр, переведя на другой участок. Противник — венгры — намного слабее вермахта. Форма отличалась от немецкой — табачного цвета мундиры и кургузые каски. Серьезного сопротивления при форсировании Днестра они оказать не смогли.

Полк надолго встал в оборону. Перед ОП был лес. По ту сторону тянулся передний край. Удобное место оказалось ничем не прикрытым разрывом с соседней дивизией. Так называемый стык. Опасную дыру заминировали,

и батарея частично попала на минное поле. Для жизни ей были обозначены вешками узкие проходы.

Не раз видел подорвавшихся — розовое мясо, ослепительно-белые кости, лоскутья одежды. Недавно батарейная повозка подорвалась. Первая прошла,

а вторая — по той же колее — взлетела... Повозочного убило и, без единого повреждения, перебросило через кювет. От повозки и лошадей — груда щепок и мяса.

Сапер, молодой ловкий парень, стал проверять дорогу, тыча коротеньким шомполом от своего карабина.

— Чего ж ты без щупа?! — спросили его.

— А на кой мне ту тяжесть таскать? — удивился малый, расчищая землю, присыпанную немцами на мину, и легкими оборотами выкручивая взрыватель.

К минному полю батарея приспособилась. Со временем мины стали заметны и между ними вытоптались тропинки.

От собственного залпового или беглого огня на батарее трясло землю и закладывало уши. Стреляли много и, как сообщал Маковский, удачно. Приходилось верить на слово: командир огневого взвода не мог видеть противника и попаданий в него. Впрочем, фрицы подтверждали удачливость батареи: хотя бы раз в неделю старались нас подавить. В один из таких налетов мы с Алексеевым курили в блиндаже, глядя, как от близких разрывов струится песок по земляным стенкам. Внезапно Алексеев заорал:

— Ходу!

Мы кинулись наверх — всё в дыму. Нырнули в блиндаж одного из расчетов. Налет угас благополучно. Никого не зацепило, и минометы целы. Но прямое попадание фугасной мины превратило трехнакатный лейтенантский блиндаж

в развороченную яму с расщепленными бревнами торчком. Спасло “чутье”.

Ежедневно воздушные бои. Впервые увидел столько истребителей одновременно. Иногда крутилось десятка полтора. Какие наши, а какие его — не разобрать. При спокойном пролете различали по крыльям: узкие — его широкие — наш. Все фрицевские считались “мессерами”, все наши именовались “истребками”.

Сверху доносилось непрерывное потрескивание стрельбы и завывания моторов. Ни одного сбитого не видели, но увидели таран. Наш ИЛ после штурмовки на малой высоте уходил в тыл, а “мессер” походя чиркнул его сверху,

и тот, продолжая лететь, стал разваливаться. Видели и такое: на одинокий “истребок” набросились два “мессера” — батарея помертвела. Наш мгновенно оказался над фрицами — как же они брызнули от него! Нарвались на аса.

В помощь пехоте прилетали бомбардировщики “Петляковы” и штурмовики ИЛы. “Петляковых” отличали по двум моторам и двум “хвостам”. Назывались пикирующими, но ни разу не видел, чтоб они пикировали, как немецкие “штукасы”. Стая фрицев вставала в круг над нашими позициями. Круг перемещался, выискивая цель. Высмотрев, ведущий отвесно падал к земле и тут же взмывал, оставив поднимающийся столб дыма. В этот дым падали, четко выдерживая строй, все остальные. Спикировавший самолет занимал свое место в круге.

ИЛы штурмовать немцев проходили над батареей и разворачивались в глубине их обороны. Шли в нашу сторону (видимо, угол леса, где мы сидели, был ориентиром), снижаясь, прочесывали огнем фрицевские позиции. Пока били из пушек и пулеметов, было неопасно. Но, едва под крыльями начинали сверкать вылеты неуправляемых “эрэсов” (реактивные снаряды “катюши”), мы лезли в щели. Были случаи: “эрэсы” взрывались рядом.

За два месяца происходило разное.

Поддерживали разведку боем... Впервые услышал наше “ура!” со стороны, да еще за лесом. Лучше Твардовского не скажешь: “Протяжный и печальный стон „ура!“”... Видели, как по дороге на косогоре прошла колонна новейших “тридцатьчетверок” — невиданно длинные стволы пушек... Дорогу закрыли маскировкой, и батарея насторожилась: “Наступление готовят?” С наступлением повременили, и батарею перебросили к местечку Чернелица. Единственный случай в практике — наша оборона по высокому берегу Днестра господствовала над его на том берегу. Сколько ни высматривал — у фрицев ни звука, ни движения.

Маленький южный городок Чернелица был мертв. На пепелищах — в рост человека сладко-душистые садовые цветы. Местечко-призрак притягивало — по ночам в могильной тишине раздавался только стук моих сапог по единственной улице…