Лейтенант Шмидт - [33]

Сияя, он повернулся к Веницкому:

— Поздравьте меня! Какая честь, подумайте! Неужели вы не хотите поздравить меня?

— Не вижу никакой чести для офицера флота его величества, никакой… — буркнул капитан 1 ранга, не поднимая глаз от своих сапог. — И прошу вас, лейтенант, впредь не обращаться ко мне с такими неуместными просьбами.

Шмидт с недоумением взглянул на него и махнул рукой:

— Эх вы… Казенные кляксы! Да и я-то хорош, забыл, с кем разговариваю…

— Лейтенант, лейтенант! — вскочил Веницкий. — Вы забываетесь. Я сегодня же подам на вас рапорт командующему. Я не клякса, а капитан 1 ранга, прошу заметить. И… прошу молчать, иначе я прикажу ввести сюда часового. Клякса! Да знаете ли вы…

Веницкий побагровел, лысина у него покрылась испариной. Но чувствуя, что он становится смешным, капитан 1 ранга взял себя в руки и официальным тоном заявил:

— Если вы хотите иметь свидание с сыном, то говорите только о семейных делах. Политической пропаганды не допущу-с.

— Да что вы, командир, — рассмеялся Шмидт, — кого же я могу тут распропагандировать? Не за себя же вы опасаетесь…

Веницкий снова побагровел и замахал руками, и Шмидт примирительно сказал:

— Ну хорошо, о семейных так о семейных…

Петр Петрович осведомился, нет ли писем от Зинаиды Ивановны, попросил принести все ее письма, а также ее портрет, что стоит у него на письменном столе. Они договорились о следующих свиданиях, которые стали теперь регулярными.

Вскоре Шмидту доставили газеты, из которых он узнал о «помиловании» политических заключенных. Не правда ли, забавно читать подобные документы, находясь в одиночном заключении и не зная, когда тебя выпустят? Возмущенный этим «помилованием», Шмидт написал обращение к гражданам Севастополя. Амнистию он назвал судорогами отживающего режима. Русскому народу предстоит сделать последние, решительные усилия для действительного завоевания прав и свободы. Бесполезно ждать от царя «разъяснений и положений». Каждый, кто дорожит счастьем народа, должен немедленно осуществлять права человека так, как они поняты всеми свободными народами Мира.

И Шмидт заканчивал обращение просьбой добиваться, чтобы суд над ним был гласный, с широким доступом населения и представителей печати. Тогда «скамья подсудимых превратится для меня в трибуну, с которой я нанесу последний тяжкий удар ненавистному режиму».

И подписался: «Гражданин лейтенант П. П. Шмидт (социалист вне партий)».

Петр Петрович встал с койки, надеясь ходьбой унять волнение. Но ходить в камере было невозможно. Он снова сел и провел рукой по лбу. Глаза его туманились от счастья, голова кружилась.

Депутат рабочих… Что может быть более чуждо рабочим, чем царский офицер? Значит, своими чуткими душами они сумели понять меня и признали во мне товарища, друга, защитника их интересов. Пожизненный депутат! Этим они выделяют меня даже из своих депутатов, подчеркивают доверие на всю жизнь. Есть ли на свете что-нибудь выше этого звания?

Преступное правительство может лишить меня всех глупых ярлыков: дворянства, чинов, прав состояния, — но не в его власти лишить меня моего отныне единственного звания — пожизненный депутат рабочих!

Шмидт снова встал, подсел к столику, схватил лист бумаги. Ему хотелось сделать что-то необычайное, как-то запечатлеть высокое волнение души. Он начал писать Зинаиде Ивановне, рассказывая о своем аресте, о необычайном доверии севастопольских рабочих. «О, я сумею умереть за них. Сумею душу свою положить за них. И ни один из них никогда, ни они, ни их дети не пожалеют, что дали мне это звание».

Ему стало весело, когда он вспомнил о севастопольском «обществе», чопорном и спесивом. Какой конфуз! Какой шокинг! Среди них, в Морском собрании, находился офицер, который стал депутатом рабочих! Он увидел бычью шею и багровое лицо Чухнина, готового лопнуть от гнева. Крамола в самом сердце!

Ничего, господа, не поделаешь, за прошлую пропаганду я не подсуден — амнистия все-таки… Да и держать долго вряд ли меня удастся. Протесты идут со всех сторон, даже в столичных газетах печатают. Вам, господа, даже выгоднее избавиться от меня поскорее. Ну, дали бы отставку! Сколько я о ней просил! А уж когда я освобожусь от вашего милого общества, ей-богу, пудовую свечу поставлю.

Вот только если уволят в отставку, то, вероятно, без пенсии. Ну бог с вами, господа. Правда, деньги проблема серьезная. Если отпустят, первым делом придется позаботиться о деньгах. Достать бы хоть рублей двести на первое время: часть жене на расходы, а на остальные махнуть в Одессу и в Киев, к Зинаиде Ивановне, дня на три.

И он отдался мечтам о встрече с Зинаидой, о будущей жизни.

Вот у него лежит том Герцена. Недавно купил. Что за красота, что за волнующая радость! Вот бы почитать вместе с ней, с Зиной, вслух. Боже, как вкусна может быть жизнь! Ну, о практических делах тоже надо подумать. Сам он непрактичен до крайности. Зина — умница, с ней можно будет все обсудить. Милая Найда, Аида, Идочка… Она, вероятно, не знает, что он, ее Шмидт, пользуется репутацией отличного капитана, опытного моряка. Ему охотно доверят лучшие пароходы. А это деньги, и весьма солидные. Но снова уйти в дальнее плавание — значит два месяца в океане и пять-шесть дней на берегу… Хорошо для одиночества, а сейчас он больше не одинок, нет. Сейчас он хочет как можно дольше побыть на берегу, вместе с Зиной. На берегу же денег мало. Положим, многого и не надо. Если Зинаиде сто, да ему с Женей сто, получается двести, не меньше. Двести рублей заработать на берегу он сможет, хотя это и нелегко. Но у него еще долгов накопилось за эти годы тысяч пять, да жена… Она забирает четверть всего заработка.