Лейтенант Рэймидж - [87]

— То, что касается нашего путешествия в шлюпке, сэр.

— Но там разговор шел на итальянском.

Джексон задумался.

— Ну, сэр, а о крестьянской хижине, об истории с Башней, и как вы несли маркизу, и как того парня убили, и все такое, сэр.

Рэймидж изумленно посмотрел на него.

— Какого парня?

— Ну того самого, сэр, графа Претти.

— Питти.

— Ну да, Питти.

— И что тебе известно об этом?

— Только что ему попали в голову.

— Откуда ты знаешь, что в голову?

Джексон вспыхнул, словно придя в ярость из-за того, что его слова ставят под сомнение, но в этот момент Рэймидж был поглощен ожиданием ответа и ему некогда было задумываться о формулировке вопроса.

— Ну, сэр, вы помните момент, когда вы несли маркизу и столкнулись с французскими конниками?

— Да.

— Через несколько минут вы закричали, чтобы я бежал к шлюпке.

— Да, ну живее, парень!

— Хорошо. Когда я бежал по вершинам дюн, мне приходилось крутиться среди зарослей кустарника — вокруг шастали французы, и мне не хотелось попасть к ним в лапы. Едва я сунулся в проход между двумя кустами, как натолкнулся на человека, лежащего на песке, лицом вниз. Перевернув его, я увидел, что лицо у него все изуродовано. Я подумал, что это должен быть граф Прети.

— О, Боже мой! — простонал Рэймидж.

— Что такое, сэр, я сказал что-то не то?

— Нет, наоборот. Как жаль, что коммодор Нельсон не прибыл на несколько минут позже, после того, как ты рассказал бы это суду.

— Но что это могло изменить? — спросил совершенно сбитый с толку Джексон.

— Я говорил, что меня обвинили в трусости, не так ли?

— Да, сэр.

— Так вот, обвинение заключалось в том, что я уплыл в шлюпке, преднамеренно бросив раненого графа Питти. Указывалось даже, что мы гребли, когда кто-то слышал, как он зовет на помощь.

— Но разве вы не нашли его после того, как доставили маркизу в шлюпку, сэр? Я видел следы на песке возле тела, идущие от шлюпки и обратно, и думал, что они ваши.

— Так и есть, но никто не видел, что я возвращался. Так же не было никого, насколько мне было известно, кто мог бы подтвердить, что я нашел его с лицом, изуродованным выстрелом.

— Кроме меня, сэр.

— Да, кроме тебя. Но я не знал, что ты знаешь, и — Рэймидж горько засмеялся — ты не знал, что я не знаю, что ты знаешь!

— Проблема была в том, сэр, что вы все разговаривали по-итальянски. Я понял, что у вас с тем, другим парнем, возникла ссора, но никто не знал, из-за чего. И все же: я могу дать показания, когда трибунал соберется вновь.

— Может быть. Хотя боюсь, что суд не поверит нам теперь, они сочтут, что мы сговорились.

— Могут сэр. Но им нужно будет только допросить остальных ребят из шлюпки — те могут поклясться, что я рассказал им, что видел, когда вернулся в шлюпку еще до того, как леди лишилась чувств.

— Ладно, посмотрим. Займись-ка лучше пистолетами. И передай вестовому: пусть принесет мне что-нибудь поужинать.

— Эй, парень… э…к брашпилю, — сказал Рэймидж помощнику боцмана, и в ту же секунду пронзительный свист дудки разнесся по кораблю, звуча в темноте несколько зловеще.

Рэймидж устал, веки его налились свинцом, и он проклинал себя за то, что не провел осмотр корабля накануне вечером. Управление небольшим куттером с косым парусным вооружением существенно отличается от управления фрегатом с прямыми парусами: помимо отличий в парусах, на «Кэтлин» стоял румпель взамен рулевого колеса, и брашпиль вместо кабестана. Рэймидж едва не выставил себя дураком, отдавая свой первый приказ, лишь в последний момент успев сказать «брашпиль», а не «кабестан».

Баковые и полдюжины морских пехотинцев, приписанных к кораблю, ринулись вперед. Двое нырнули в люк — им предстоит укладывать канат в бухту по мере выхаживания якоря.

Ветра было достаточно, может быть даже слишком, если учитывать, что под ветром от береговых скал море должно было быть более спокойным. Стоит настороженно относиться к страшным порывам ветра, прорывающимся через ложбины гор и обрушивающимся на море под острым углом — не один корабль потерял благодаря им стеньги …

В отличие от гнилых парусов, мачта на «Кэтлин» была достаточно солидной, больше человеческой талии в обхват, сделана из отборной балтийской ели, по крайней мере, поставщики Адмиралтейства наверняка клялись, что из отборной. Длинный гик, проходивший у него прямо над головой, пока он стоял на квартердеке, на несколько футов выступал за гакаборт, напоминая хвост спаниеля. Огромный грот по всей длине был свернут и прикреплен к мачте сезнями, гафель подтянут к гику.

Кливер и стаксель большими кипами лежали у подножья соответствующих снастей: кливер на конце бушприта, который, словно гигантское удилище, почти горизонтально выдавался на сорок футов вперед, а стаксель у самого форштевня.

— Якорь на панере, сэр, — отрапортовал Саутвик с полубака. Якорный канат теперь находился по отношению к дну под таким же углом, как и фока-штаг.

— Отлично, продолжайте выхаживать.

Настало время поднять грот. Джексон передал ему рупор, и Рэймидж проорал:

— Вахтенные с полуюта и незанятые — на корму!

К нему подбежала группа матросов.

— Травить ниралы и набить рей-тали… Отдать сезни!

Без промедления часть моряков принялась травить тросы, другая часть разбежалась по гику, развязывая узкие полоски троса, крепящие к нему гафель и грот.