Лейтенант Рэймидж - [81]

Повсюду царил всепобеждающий аромат: смесь запахов тошнотворного броччу — острого козьего сыра, висящего в каждом доме; застоявшихся отбросов и нечистот; пропитанного чесноком дыхания; вонь немытых человеческих тел, полусгнивших овощей. Рэймидж, подумав о том, как красиво выглядит остров с моря, вспомнил замечание леди Эллиот: «Все, что создала для этого острова природа — прекрасно, все, что сделали люди — отвратительно».

В отличие от жен рыбаков на набережной, совершенно погруженных в свою работу, собравшиеся здесь мужчины и женщины пристально смотрели на двух чужаков, идущих по улице, огибая больших группы и проходя сквозь маленькие. На них смотрели по мере приближения, а миновав толпу, Рэймидж буквально ощущал устремленные им в спину взгляды. Как всегда бывает в латинских странах, почти невозможно было разобрать, выражают ли эти сверкающие взгляды ненависть или любопытство

Иногда им встречались британские солдаты, подтянутые, но обливающиеся потом в своих красных куртках и щеголеватых ремнях крест-накрест. Они сдержанно козыряли Рэймиджу, стараясь одновременно не попасть ногой в какую-нибудь кучу отходов.

Дома кончились, улица стала шире и разделилась на три линии.

— Как ты узнала о заседании трибунала? — вдруг спросил он.

— Бо-о! — произнесла она с выражением, являющимся итальянским эквивалентом пожатия плечами.

— Но кто-то ведь сказал тебе?

— Ну разумеется!

— Но кто? Кто говорил с тобой?

— Никто.

— Значит, писал.

— Да, только я обещала никому не говорить, кто.

— И не нужно, — ответил Рэймидж, припомнив вдруг слова, сказанные накануне лордом Пробусом: «Мне нужно написать еще одно письмо». — Но этот человек, — продолжил он, — сказал тебе, что твой кузен намерен выступить свидетелем на суде?

— Да.

Лучше остановиться на этом, подумал он. Она довольна тем, что сделала, и не без оснований. Видит Бог, для импульсивной девушки ее возраста это был храбрый поступок, с другой стороны, немного молодых девиц являются главами столь могущественных семейств. И все же было еще, что ему хотелось бы выяснить.

— Джанна… — начал он.

— Ни-ко-лас, — спародировала его она.

Девушка смеялась, но вопрос был нешуточный.

— Ты сделала это… Я хочу сказать, почему… — проклиная себя, он пытался сформулировать вопрос как можно более осторожно. Она не спешила прийти к нему на помощь, они просто шли по направлению к резиденции, рука об руку, но не глядя друг на друга.

— Ты понимаешь, о чем я хочу спросить?

— Да, но зачем ты спрашиваешь об этом?

— Потому что хочу знать, разумеется!

— Николас, удивительно, как много, и в то же время как мало ты знаешь. Так много — о кораблях, пушках, битвах и о том, как вести людей за собой… — Она, казалось, не обращается к нему, а просто думает вслух, — …и так мало — о тех людях, которых ты ведешь.

Он был так поражен, что ничего не смог ответить.

Рэймидж с изумлением поймал себя на мысли, что с момента, когда Джанна прорвалась с зал суда на борту «Трампетера», прошло всего лишь три часа. Теперь он был гостем в роскошном дворце, сидел на террасе в удобном плетеном кресле и любовался видом обрамленного миртовой изгородью сада. В саду пламенели последние в этом сезоне олеандры и розы, а разбросанные тут и там остроконечные кипарисы как часовые высились среди апельсиновых и земляничных деревьев.

Глядя с этой террасы через голубое Тирренское море в направлении далекой земли Италии, трудно было поверить, что где-то в мире, а тем более совсем близко, за горизонтом, идет война. Линейные корабли, фрегаты и другие суда, стоящие на рейде у подножия сада, казались в этом ярком солнечном свете, в этих декорациях и атмосфере, воплощением грации и красоты, а не изобретениями, созданными исключительно ради убийства и разрушения.

Далекий горизонт на востоке в свете уходящего дня начал подергиваться розовым, в то время как за его спиной солнце вот-вот должно было скрыться за горой Пиньо, отбросив тень на город и порт Бастии. Слева расплывались в дымке очертания острова Капрайя, также как очертания лежащей впереди Эльбы и островка Пьяноза справа. За горизонтом британские фрегаты вели блокаду Леггорна, препятствуя двум десяткам приватирских судов покинуть порт. Впрочем, без особого успеха.

Пока леди Эллиот и Джанна сидели рядом с ним, укрываясь в тени зонтиков, прикрепленных к креслам, Рэймидж пытался переварить невероятные новости, которые сэр Гилберт сообщил ему десять минут назад: ночью французы высадили на северной оконечности острова около семисот солдат, и те продвигаются на юг, к Бастии. Как им удалось избежать патрульных фрегатов — загадка, но сейчас, чтобы достичь города им остается проделать путь в девятнадцать, а скорее, даже в пятнадцать миль по чрезвычайно пересеченной местности.

Где-то там, за жемчужной линией горизонта, размышлял Рэймидж, лежит Италия, по которой, разослав вперед кавалерийские патрули для прочесывания холмов Тосканы, маршируют войска Бонапарта. Едва французы достигают центральной площади какого-нибудь города, они издают троекратное ура в честь красного колпака Свободы, сажают дерево Свободы с откованными из железа ветвями и, если верить всем свидетельствам, устанавливают одну или две гильотины, чтобы продемонстрировать всем местным жителям, как вольно им будет жить под пятой французских освободителей. Они вольны будут положить свою голову под нож или наблюдать, как падает сверкающее лезвие, чтобы лишить головы какого-нибудь из близких знакомых…