Лейтенант Рэймидж - [70]

Внезапно Рэймидж понял одну вещь, многие годы не дававшую ему покоя: почему его отец в конечном счете отказался на суде от дальнейших попыток защитить себя. Враги заявляли, что он в итоге признал свою вину, друзья, за отсутствием иного объяснения, списали все на усталость.

И теперь Рэймидж осознал: отец пришел к выводу, что враги его слишком презренны для того, чтобы продолжать попытки защититься от их обвинений, обвинений столь вздорных, что если бы он хотел опровергнуть их, то должен был бы использовать столь же грубые и бесчестные средства.

Но почему бы не использовать их? Почему, подумал Рэймидж, подлость всегда должна торжествовать над благородством? Почему люди, подобные Годдарду и Краучеру, прячущиеся в тени, и подсылающие наймитов, которые убивают человека — не имеет значения как: оболгав его в зале суда или заколов в темной аллее стилетом — сами всегда остаются безнаказанными? Так бывало всегда: герцог Ньюкастл, Фокс, Энсон, граф Хардвик, к примеру — это они срежиссировали казнь адмирала Бинга — и остались в стороне. А менее чем через тридцать лет после этого их преемники похоронили его отца, хотя из жалости не довели дело до виселицы.

Настоящий тактик, подумал Рэймидж, не станет тратить время на наемных убийц, но нападет прямо на тех, кто их нанял, на людей в тени.

Он вдруг поймал себя на мысли, что даже если карьера его пойдет прахом, ему наплевать — это пустяк в сравнении с возможностью подровнять реи Годдарду.

Краучер что-то произнес.

— Прошу прощения, сэр?

— Я говорю вам уже во второй раз, — недовольно сказал Краучер, — что поскольку обвинение не может предоставить ни одного свидетельства в свою пользу, трибунал вынужден зафиксировать этот факт и распустить заседание.

«Эким ты можешь быть красноречивым», — усмехнулся про себя Рэймидж. А вслух сказал:

— Заседание всего лишь прервано, сэр.

— Да, я знаю, — огрызнулся Краучер, — однако…

— Смею уверить, что у обвинения есть свидетели, сэр, стало быть, смею полагать, что заседание должно быть продолжено.

Краучер выглядел озабоченным: он предвидел в будущем возникновение множества трудностей. Но у него были советники, не говоря уж о сводах законов, лежащих на столе перед помощником судьи-адвоката.

— Ну что ж. В таком случае попрошу вас и маркизу покинуть зал, пока члены суда не обсудят ситуацию. Вы, разумеется, не вправе разговаривать между собой. Попросите часового пригласить провост-маршала.

Глава 17

Через пятнадцать минут в каюту капитанского клерка, где под охраной Бленкинсопа находился Рэймидж, вошел часовой и объявил, что заседание трибунала возобновляется. Вернувшись в большую каюту, Рэймидж увидел, что все «зрительские» места теперь заняты: свободные от службы офицеры собрались здесь в предвкушении новых происшествий.

Капитан Краучер посмотрел на Рэймиджа.

— Трибунал решил, что нет необходимости упоминать в протоколе о недавних событиях, и можно продолжить заседание. Вы не возражаете?

— Разве я вправе возражать или соглашаться, сэр? — холодно произнес Рэймидж. — С вашего позволения, председатель трибунала — вы. И если трибунал допустил ошибку, главнокомандующий или Адмиралтейство примут соответствующие меры.

Рэймидж избежал ловушки: если бы он дал согласие, Краучер оказался свободен от любых обвинений в нарушении процедуры. Краучер расставил силки и теперь, благодаря Джанне, рисковал попасть в них сам. Недаром говорят: не рой другому яму. В любом случае Краучер свалял дурака, поскольку Джанну не привели к присяге — похоже, никому из членов трибунала не пришло в голову, что в протокол заносятся только показания, данные под присягой. Если даже корабль разнесет взрывом на куски, это не обязательно записывать в протокол, разве чтобы оправдать отсрочку заседания. Рэймидж решил прибегнуть к блефу.

— Полагаю, — неуверенно начал Краучер, — что трибунал вправе определять, что вносить в протокол, а что нет.

В голосе его не чувствовалось убежденности — очевидно, ему хотелось втянуть Рэймиджа в дискуссию, и безболезненно избавиться от ненужных проблем.

Рэймидж не дрогнул.

— Мое почтение, сэр. Я хотя и не могу знать законной процедуры, но думаю, что трибунал не вправе игнорировать, и тем самым фактически аннулировать уже данные показания. Иначе это будет означать, что протокол может правиться или цензурироваться, как какой-нибудь грошовый листок, ради того чтобы сделать виновного невиновным, или наоборот.

— Бог мой, юноша, никто не говорит, что протокол может быть подвергнут цензуре: трибунал просто считает, что это был бы самый разумный путь выхода из этой неприятной ситуации.

— Говоря о неприятной ситуации, сэр, — вежливо сказал Рэймидж, — вы, я полагаю, имеете в виду, что она непрятна для меня, но трибунал не должен принимать в расчет мои чувства и установить правду, какой бы неприглядной она не была…

— Ну хорошо, — произнес Краучер, открыто признавая свое поражение, — вызовите первого свидетеля.

Рэймидж вмешался:

— Сэр, а не должны ли мы следовать установленной законом процедуре и позволить помощнику судьи-адвоката зачитать протокол от момента, когда изначально был вызван первый свидетель?