Лейтенант Рэймидж - [2]

— Пойдемте, сэр, я помогу вам подняться.

Рэймидж снова открыл глаза, и, узнав лицо одного из матросов — это был его земляк-корнуэллец, по имени Хиггинс, или Бриггинс, или как-то в этом роде, понял, что снова провалился на некоторое время в беспамятство, а может это жажда лишила его мышцы сил и затуманила рассудок.

Так Хиггинс или Бриггинс? Впрочем, неважно. Рэймидж почувствовал запах пота, резкий, но не идущий в сравнение с обжигающим ноздри пороховым дымом. Когда они подняли его, Рэймидж вынужден был закрыть глаза, чтобы остановить головокружение и слышал, как Хиггинс, он же Бриггинс, обрушился на другого моряка: «Заведи его чертову руку себе за шею, а не то он упадет. Теперь хватай за запястье. Вот так. А теперь повели его, проклятый ирлашка!»

Ноги Рэймиджа заплетались, но корнуэллец с одной стороны и ирландец с другой продолжали споро его тащить: вероятно, у них имелся богатый опыт по части доставки своих перебравших товарищей из таверны.

Перед ними, проскальзывая сквозь облачка дыма, витающие между палубами и образующие, повинуясь порывам ветра, проникающего через пушечные порты, причудливые завитки, приплясывал мальчишка, в котором Рэймидж наконец узнал вестового первого лейтенанта. Покойного первого лейтенанта, поправил он сам себя.

— Ну и что дальше? — сказал мальчишка, — Как вы потащите его вверх по трапу?

Трап, ведущий с главной палубы на мостик и квартердек, насчитывал восемь ступенек — Рэймидж почувствовал гордость из-за того, что припомнил это, но был так узок, что пройти по нему мог только один человек. «Подняться на восемь ступенек означает сделать девять шагов вверх, и каждая из восьми ступенек принадлежит мне как капитану корабля», — подумал Рэймидж. Нелепость этой мысли заставила его осознать, что вместе они подняться не смогут, моряки дальше его не понесут. Эти восемь ступенек, ведущие на квартердек, где теперь его пост, где множество людей ждет его появления, как командира, предстоит преодолеть ему самому.

— Где ведро? — спросил он, освобождаясь от держащих его рук.

— Вот оно, сэр.

Он сделал по направлению к нему пару неуверенных шагов и опустился на колени. Когда на корабле бьют боевую тревогу, рядом с пушками ставят ведерки с водой, чтобы орудийная прислуга могла намочить в них банники, которыми чистят канал ствола.

Окунув голову в ведро, он почувствовал приступ боли, а прощупав рану пальцами, обнаружил длинный и широкий разрез, идущий через затылок. Рана не была глубокой, но достаточной, чтобы он лишился сознания. Скорее всего, его задело отлетевшей щепкой.

Еще раз окунув голову, он прополоскал рот, откинул мокрые волосы со лба, сделал несколько глубоких вздохов и встал. Резкое движение вновь вызвало приступ головокружения, но теперь он чувствовал себя окрепшим, мышцы ног снова повиновались ему.

У подножья трапа он остановился на секунду, ощутив внезапный приступ страха: там, наверху, его ждал кровавый хаос. Ему, кто большую часть боя провел, командуя батареей внизу, где обзор ограничен размерами пушечного порта, а остальное время провалялся без сознания, предстоит теперь принимать решения, судьбоносные решения, и отдавать приказы.

Поднимаясь по трапу, Рэймидж поймал себя на мысли, что размышляет вслух, как ребенок, который учит урок наизусть:

«Капитан, первый и второй лейтенанты убиты, поэтому я остался старшим. Юнга сказал, что его послал боцман, так что, скорее всего, штурман тоже мертв, в противном случае мальчика послал бы он. Ну что же, слава Богу, боцман жив, и будем надеяться, что хирург также уцелел и еще не напился.

Сколько пушек „Сибиллы“ выстрелило за последние несколько минут? Четыре или пять, и все с главной палубы, это значит, что пушки и карронады верхней палубы выведены из строя. Если с обращенного к врагу борта ведут огонь только четыре или пять орудий, то сколько, в таком случае, членов экипажа осталось в живых? На прошлое воскресенье в судовой роли значилось 164 имени.

Еще две ступеньки, и я наверху. Вот и очередной залп с „Барраса“. Удивительно, что орудийный выстрел, раскатываясь над водой, напоминает удар грома. Раздается треск парусины, разрываемой ядром, а корабль сотрясается от киля до клотиков под воздействием снарядов, угодивших в корпус».

Еще крики, еще убитые. Это тоже его вина: если бы он поспешил, то мог бы сделать что-нибудь, чтобы спасти их. Его голова поравнялась с уровнем переходного мостика, идущего вдоль борта корабля, соединяя бак с квартердеком, и Рэймидж понял, что скоро наступят сумерки. Потом он выбрался на палубу и добрел до фальшборта. Корабль можно было узнать лишь с трудом: карронады на баке были сорваны со станков, а рядом высилась куча тел матросов, убитых тем же выстрелом. Украшенная орнаментом стойка корабельного колокола и труба камбуза исчезли, по правому борту отсутствовали целые секции фальшборта, а на палубе грудами валялись койки, вырванные из их походной укладки в сетках над планширем. Посмотрев назад, в направлении квартердека, он увидел, что остальные карронады тоже сорваны со станков, и около каждой из них лежат тела убитых. Одна из секций главного шпиля разбита, и уцелевшая наверху позолоченная корона висит, покосившись. Сразу за бизань-мачтой, где под попечением двух квартирмейстеров располагался сдвоенный штурвал, в палубе зияла огромная дыра. Большинство снастей на бизань-мачте и грот-мачте порвано. На фок-мачте тоже. И тела — Рэймиджу показалось, что количество тел, лежащих на палубе, превышает первоначальное число членов экипажа — и тем не менее, вокруг суетились матросы, а внизу были еще люди, обслуживающие уцелевшие пушки. Он заметил четыре или пять морских пехотинцев, угнувшихся за фальшбортом недалеко от бизань-мачты и перезаряжающих мушкеты.