Лейтенант Бертрам - [70]

Когда она вернулась на Вюст, лицо у нее было злющим, поскольку она-то как раз рада-радешенька была расстаться с островом. К тому же здесь оказалось невпроворот работы. Но уже через неделю она заметила внимание и вожделение в глазах мужчин. И хотя она рано состарилась, она была еще крепкой в теле; а других женщин на острове не было. Скоро мужчины приметили, как быстро исчезает кислая мина с ее лица, стоит кому-нибудь вольно пошутить с ней или даже облапить, и она уже не знала отбоя от ухажеров. Обычно востроухий и востроглазый, лавочник, казалось, оглох и ослеп.

Хайн Зоммерванд держался подальше от оживленных компаний в столовой Хюбнера. Еще в самом начале он как-то разговорился с Хюбнером и узнал его по описаниям Фридриха Христенсена. И если мог, не рискуя, предостеречь кого-то от Хюбнера, всегда делал это. Хайн особенно досадовал на то, что на солдатской стороне столовой было куда веселее, чем на рабочей. Прежде всего в глаза бросался один ефрейтор, высокий, благодушный с виду парень, который совсем запутался в сетях хозяйки. Как-то по дороге в уборную, которая так же выходила на обе стороны, как и столовая, Хайн увидел его по ту сторону проволоки. Хайн громко обругал гнусную жратву, от которой то и дело несет. Солдат рассмеялся, и Хайн взглянул на него.

— Хорошо тебе смеяться, — сказал он со злостью. — Ты немало мяса получаешь за то, что у тебя иногда стоит.

Солдат хлопнул себя по ноге и еще пуще расхохотался.

— Кто имеет, тот и получает, — сказал он, отсмеявшись, — это старая история.

— Да, черт побери, — ответил Хайн, — только смотри, когда лакомиться будешь, язык все-таки постарайся держать за зубами, а то это может плохо кончиться.

— Что вы такое говорите? — переспросил ефрейтор, подходя вплотную к колючей проволоке.

Хайн пристально смотрел на него. Из-за оттопыренных ушей лицо его казалось очень широким. Он похож на слона, подумал Хайн и перевел взгляд на невысокие сапоги ефрейтора. При этом он раздумывал, можно ли сказать парню о том, что творится в столовой.

— Болтать поменьше надо, — сказал он наконец и сделал вид, что для него разговор окончен, — он повернулся, расстегнул куртку и еще на ходу отстегнул подтяжки. Солдат в задумчивости дергал туго натянутую проволоку. Она издавала слабое, глухое жужжание.

Они стали иногда встречаться словно бы случайно, обменивались несколькими словами и в конце концов прониклись друг к другу доверием.

Хайн многое узнавал из этих разговоров. Ефрейтор, как и всякий солдат, проклинал муштру, но мало-помалу он рассказал и о событиях в третьей эскадрилье, и о том, как все возмущены ничтожностью наказания, которое понес унтер-офицер Книхтль.

— А виноват ведь во всем капитан… Видишь ли, — объяснил он, — у нас не так, как в пехоте. Мы не зеленые юнцы и не деревенские олухи, с которыми можно вытворять все, что вздумается. В большинстве своем мы из металлообрабатывающей промышленности. И мы ведь не только солдаты, мы квалифицированные рабочие. И это даже в первую очередь.

Его слова прозвучали, пожалуй, несколько высокомерно.

— А начальству надо бы не так уж гнуть свое. Мы ведь можем дать им понять, если нас что-то не устроит. — И добавил: — В конце концов мы достаточно часто рискуем головой, так что лишний раз роли не играет.

Он рассказал и об авариях во время маневров. Зять его там погиб, рассказал он. Ефрейтор Ковальский — так звали солдата — был братом невесты Зандерса. Ни пфеннига по страховке ей не заплатили. Он выругался и спросил, слыхал ли Хайн о странном несчастном случае здесь, на острове. Среди солдат об этом всякое болтают.

И тут Хайн Зоммерванд рассказал ему историю Фридриха Христенсена, насколько он ее знал, умолчав при этом о своей роли. Ему стало стыдно, и все-таки он чувствовал: хорошо, что он тут и может кому-то поведать об этой истории.

— Да что ты говоришь! — изумился ефрейтор. — Он хотел сопротивляться? Бедовый, видно, старик был!

— Да, — вздохнул Хайн. — Может, присоединись к нему остальные, так мы бы тут не торчали.

— Слушай, ты же и сам не веришь в это! — воскликнул ефрейтор.

— Ты, значит, считаешь, сопротивляться было бесполезно? — насторожился Хайн и прежде, чем уйти, светлыми насмешливыми глазами глянул на ефрейтора через колючую проволоку.

При следующей встрече Ковальский прицепился к этим словам Хайна. Теперь они уже были очень откровенны друг с другом, так как ефрейтор оказался весьма смышленым парнем. У него в части было несколько друзей, с которыми он изредка встречался и передавал им то, что узнавал от Хайна.

Эти разговоры благотворно действовали на Хайна. Пусть даже его заставили на острове, который тщетно пытался защитить старый рыбак, строить для Йоста и его людей стальную крепость, орудие войны. Но своими словами он вновь разрушал то, что строил. Он вгрызался в души глубже, чем бур в породу. Тихие, хорошо продуманные слова, с которыми он обращался к Ковальскому, передавались потом из уст в уста. У кого-то они оборачивались ощущением неблагополучия, которое чувствовалось повсюду, и благодаря насилию, принуждению, несвободе и все возрастающей нищете перерождались в недоверие и недовольство.