Лейтенант Бертрам - [53]

— Он еще живой? — спросил лейтенант Хааке.

Никто не обратил внимания на его вопрос. Из своего самолета вылез улыбающийся Цурлинден и подошел к товарищам. Офицеры расступились перед ним, младшим. Они отошли, отшатнулись от него. А Йост напустился на Цурлиндена:

— Какого черта вы не прекратили бомбежку?

Курсант не видел сигнала Штернекера. Затаив дыхание, он покорно пережидал вспышку ярости майора, который, весь красный, стоял перед ним. Йост подавил свою злость и приказал курсанту отдать рапорт.

Разумеется, следовало немедленно выяснить, что сталось с рыбаком. Погиб он или ранен, о нем необходимо позаботиться. Йост размышлял, на кого бы ему возложить столь неприятное поручение. Лучше всего было бы послать туда в наказание Цурлиндена, но он стоял, опустив плечи, и даже кисти рук у него побледнели.

Только один из них холоден до глубины души, мелькнуло в голове у Йоста, и он послал Бертрама.

— Возьмете с собой Хебештрайта! — приказал он еще. Фельдфебель был человек спокойный и опытный.

Вскоре от причала отвалил баркас — с офицером медицинской службы и гробом на борту — и вышел в море, синее и гладкое, как катаная сталь. Курсант Цурлинден смотрел из своей комнаты вслед баркасу, вцепившись в ручку оконной рамы.

Значит, они поехали за трупом, думал он, так как был уверен, что рыбак убит. Он переоделся, чтобы пойти с донесением. Достал из узкого шкафа форму и положил на постель. Движения его были замедленны.

Он все раздумывал, почему рыбак остался на острове.

И вдруг зловещая догадка: старик — мятежник. То, что он остался на острове, могло означать только протест. Он хотел таким образом выразить свое несогласие. Как ни чудовищна была эта догадка, легче от нее не стало. Пальцы Цурлиндена скользнули по серебряному пилотскому значку на форменном кителе. Он страшно гордился этим значком. Ему он достался труднее, чем другим. Для него летать значило больше, чем для других. Для него полет означал не просто техническую готовность, нет, он верил, что видит в этом искусство. Каждый полет был для него мелодией.

После долгого пути перед людьми в баркасе возник остров. Он показался Бертраму совсем другим, чем в первый раз, когда он видел его с самолета. Но мирных, плавных очертаний острова, как не бывало. Руины домов, расщепленные пни, все имело какой-то холодный, неестественный вид.

— Да, здорово мы тут похозяйничали, — заметил Бертрам, обращаясь к Хебештрайту.

Остров был окружен плотным светлым кольцом. То были жертвы двух первых бомб — мертвые рыбы, что брюшком к брюшку покачивались на волнах. Баркас медленно пересек линию этой серебряной братской могилы. Гладкие рыбьи тела поднимало носовой волной и, медленно ударяя о борта, относило назад. Лодка свернула в тихие воды бухты. И тут возле уха Бертрама что-то просвистело.

— Кто-то стреляет! — крикнул фельдфебель, и солдаты поспешно выпрыгнули из лодки на каменистый берег.

Первые шаги они делали, еще колеблясь — быть ли им мужественно-стойкими или медлительно-осторожными. Ощущение покинутости овладело ими. Оно рождалось от самого этого ландшафта, который теперь был даже недостоин слова «ландшафт». Жизнь и душа его вытоптаны. Изрытый, расстрелянный и сожженный, остров стал просто мертвой землей. И немыслимо было себе представить живого человека посреди этой безжизненности. Поэтому они забыли о выстрелах и стали подниматься вверх но склону, незаметно все теснее подбираясь друг к другу, гонимые ужасом, исходящим от опустошенного острова, от его молчания.

И вдруг раздался смех; казалось, зловещая тишина собрала последние силы и расхохоталась, звук был такой, словно безмолвный ужас стал ветром. Глухо и горько звучал этот смех. Сперва — будто камни сыпались в жестяной таз, потом — непрерывный насмешливо-резкий звук. В этом смехе не было ничего человеческого. Он вонзался в уши, проникал сквозь глаза, рот и нос, сквозь каждую открывшуюся от страха пору до самой глубины души.

Солдаты увидели, что на вершине холма стоит человек. Бертрам мгновенно узнал его по рыжим лохматым волосам и бороде. Христенсен держал в руках ружье и смеялся этим ужасным смехом. Он вскинул ружье и, смеясь, выстрелил.

Солдат рядом с Бертрамом пошатнулся и выронил карабин. Тогда Бертрам поднял револьвер и выстрелил в этот смех. Он продолжал стрелять, когда смех уже оборвался и умер в самом горьком смысле этого слова.

— Готов! — доложил Хебештрайт, взбежавший на холм впереди Бертрама. — В сердце, прямое попадание! — добавил он с величайшим одобрением.

Бертрам смотрел на старика, в неудобной позе, головой вниз, лежавшего на земле; глаза его были неестественно широко раскрыты. «Я служу в роте господа бога!» — сказал он когда-то. Это был строптивый, упрямый мужик, словом, вредитель. Бертрам пожал плечами и приказал выяснить, кого именно ранил рыбак. Но раненых не оказалось! Тот солдат просто споткнулся.

— Роняешь оружие, как лошадь свои яблоки! — проворчал Хебештрайт. — Вот погоди, вернемся домой!

Когда они подняли труп рыбака — вшестером, он был очень тяжелый, — рядом раздался яростный лай. Несмотря на рану, не дававшую ему оторвать от земли заднюю лапу, Буян никого к себе не подпускал. Стоило кому-то приблизиться к нему, как он тут же разевал оскаленную пасть. Наконец Хебештрайту удалось накинуть ему на голову мешок, и Буян вцепился в него зубами.