Лейтенант Бертрам - [131]

От внимательного взгляда Хайна Зоммерванда не укрылось, как с лица Георга словно стерло всю усталость. Разгладились губы, засверкали глаза, все его мощное тело напружинилось.

Он выскочил из машины, спросил дорогу в штаб бригады, через несколько минут вернулся с распоряжением: Хайн должен дождаться прихода батальона и потом вести его на 83-й километр.

— Восемьдесят третий километр, — повторил Хайн, так как Георг уже снова исчез. Хайн увидел его вновь вместе с Гансом, командиром бригады. Они, смеясь, шли рядышком. И выглядели как два брата.

Извилистые узкие деревенские улочки были забиты ранеными, отбившимися от части, и беглыми солдатами, чьи бесцельные блуждания в серых сумерках казались признаком начинающегося хаоса. Хайн и Альберт выехали опять на главную улицу. Хайн дивился, что нищета, горе и разруха уже не производят на него никакого впечатления, что все эти страдания крестьян-беженцев, опустошенные поля не трогают его сердца, но тревожат лишь его разум: он уже думал о том, что надо оцепить деревню, эвакуировать гражданское население, собрать отставших от части солдат и двинуть на фронт это новое формирование. Грохот орудий нарастал. Это у них вечерний молебен, подумал Хайн, стемнеет, и они замолчат.

Пока они ждали, прислушиваясь к шуму битвы, доносимому до них мартовским ветром, когда же прибудет их батальон и положит конец этим ожиданиям, Хайну вдруг вспомнились несколько слов, второпях сказанных на вокзале д’Орсэ в Париже.

Поезд из эмиграции на войну уходил в восемь пятнадцать. И в темноте он вновь ощутил на своей шее нежную руку. Он отослал Нору с вокзала, когда поезд еще стоял. Из окна вагона он видел, как она поднималась по чугунной лестнице с подземного перрона на улицу. На Норе было зеленое пальто. Вдруг она остановилась посреди лестницы и обернулась. Еще раз глянула на него. А потом, вдруг словно обессилев, села на чугунные ступеньки и закрыла руками овальное смуглое лицо. Поезд тронулся.

— Батальону давно пора уже быть здесь! — с досадой проговорил Хайн Зоммерванд.

Альберт посмотрел на часы.

— Еще десять минут в запасе, — объявил он, — а вот прибудут ли они вовремя при такой неразберихе на дороге, это еще вопрос.

— А что делает твоя жена? — спросил Хайн. За последний месяц он не имел никаких вестей от Норы.

— Я ее почти не вижу, — сказал Альберт. — Она работает в госпитале. Когда у меня выбирается время, она занята, и наоборот. Вот и выходит у нас, как у королевских детей у Гейне. — Это прозвучало отчасти насмешливо, и Альберт рассудительно добавил: — Война все меняет. Есть вещи поважнее собственной жизни.

Вправду ли он так думает, спросил себя Хайн, или притворяется перед самим собой и передо мной? Ему стало стыдно перед Альбертом, который мог быть таким рассудительным, тогда как у него самого при воспоминании о том, как он прощался с Норой, комок застревает в горле. Но когда, сидя позади Альберта, он кивнул головой, комок этот пропал и ему показалось, что это беспокойство о Норе рождается не в его пылком сердце, а такое же серое и холодное, как эти сумерки, вместе с ними поднимается из долины и заволакивает все вокруг.

— Только бы батальон пришел! — горячился он, и сердце опять сжалось тоской, тоской по радости, по живому ощущению прочности счастья. Видно, этого вообще на свете не бывает, или я на это не способен, испорчен до мозга костей, думал он, сопротивляясь тому жалостному настроению, что нашептывало ему, будто все радости — только обман сердца, что весь мир так же угрюм и грязен, как земля вокруг.

— Там, в машине, должен быть коньяк, — обратился он к Альберту.

Наконец показалась колонна грузовиков — батальон на подходе. В головной машине рядом с шофером сидели Флеминг и Круль.

У обычно веселого Флеминга лицо было недовольное.

— Стефана утвердили командиром роты! — крикнул он Хайну.

— Знаю, знаю, — ответил Хайн.

— Ну вот, а как с моим назначением? — укоризненно спросил Флеминг. — Я что, недостаточно хорош, да?

Хайн хотел было в утешение Флемингу сказать, что его непременно утвердят, но он вовсе не был в этом уверен. Флеминг уже староват…

— А если тебя не утвердят, ты как-нибудь сумеешь это пережить? — спросил Хайн Зоммерванд.

— Но Стефана-то уже утвердили! — не унимался Флеминг. — И потом, разве я и так не командую ротой?

— Временно, Флеминг, временно, — напомнил ему Хайн. — Командуй этой ротой как следует. Там ведь лучшие наши люди!

— Можешь быть спокоен! — заверил его Флеминг. — Но лишней нашивки на рукав вы меня не удостоили. А я ведь ничем не хуже Стефана.

— Нет, Флеминг, ты не хуже, чем самый лучший из нас! Кто же этого не знает?

— Это уж ты загнул… — пристыженно проворчал Флеминг и спросил: — А куда теперь?

— Прямо, восемьдесят третий километр, — ответил Хайн.

В кузове вместе с другими стоял и Эрнст Лилиенкрон. Он натянул на голову капюшон плащ-палатки, его бледное лицо казалось совсем мальчишеским.

— Как дела, Эрнст? — приветствовал его Хайн.

Художник, усмехнувшись, уверил Хайна, что все у него хорошо. Но Вальтер Ремшайд сказал:

— Да он же болен. У него жар, сам погляди.

— Почему ты но обратишься к врачу? — Вопрос Хайна прозвучал не встревоженно, а сердито.