Лейла. По ту сторону Босфора - [20]

Однако в эту ночь он был отстраненным. В поисках эгоистического наслаждения его ласки были рассеянными, губы холодными. Даже запах его тела показался чужим. Когда она попыталась напомнить о себе нежными движениями, он нетерпеливо остановил ее. Схватил за запястья и сжал над ее головой, думая лишь о том, чтобы получать, ничего не давая взамен. Оскорбленная, она замкнулась, уносясь мыслями прочь, даря ему податливое, но инертное тело. Казалось, он ничего не заметил, и она обиделась на него. И чему она удивлялась? Ведь именно Селим всегда выбирал время их встреч. Их личная жизнь зависела только от его желания. Тем не менее она никогда ему не отказывала, повинуясь долгу.

Когда свечи рисовали на шелке фонаря мимолетные тени, черты лица мужа заострялись от наслаждения. Лейла ощутила невероятное одиночество. Она так и не поняла, что произошло: либо Селим не захотел доставить ей удовольствие, либо оно от нее ускользнуло. И вдруг на мгновение у нее в голове промелькнул образ француза с потухшим взглядом.

В первые годы замужества она была любопытной, полной решимости не позволить этой части жизни, от которой никуда не денешься, превратиться в испытание. Воспитанные без притворной стыдливости османские женщины не были наивными. Сексуальность не была для них запретной темой. Лейле повезло стать супругой мужчины, который ей нравился, и ее чувственность полностью расцвела. Ее любимая кузина Зейнеп не могла похвастаться тем же, но она не призналась Лейле в своем отвращении, когда та вышла замуж.

Не в силах уснуть, Лейла слушала, как по мостовой стучит железная палка бекташи[22]. Обычно после того, как он проходил, умиротворенные и крепко спящие дети поворачивались на бочок на своих матрасах, а взрослые погружались в глубокий сон, успокоенные древним хранителем, обходившим квартал. Мерное постукивание палкой говорило о том, что никакой пожар или другое стихийное бедствие не потревожит их сон, но на этот раз Лейла не чувствовала утешения. Рука Селима лежала тяжелым грузом на ее талии. Неожиданно на нее с силой нахлынула волна тоски, к глазам подступили слезы. Тяжелое соленое огорчение, которого она раньше не испытывала, возникло из-за чувства незавершенности, но касалось не только мимолетного телесного разочарования, но и всего ее существования.

Селим проснулся рано, потревоженный плескающимися домочадцами. В гаремликах Стамбула никогда не спали допоздна, и с тех пор, как он поселился в женской части дома, ему приходилось терпеть невыносимый шум. Лейла исчезла, и ему это не понравилось. Нужно было сообщить ей важную новость, а она была намного более расположенной к нему по утрам. Настроение было скверное.

Служанка принесла завтрак: аккуратно выложенные на подносе хлеб, варенье, яйца в скорлупе и сладкий творог, рецепт которого его мать принесла из императорского сераля. Он заметил, что в нескольких шагах замер Али Ага. Само почтение, руки за спиной.

— Что случилось? — удивленно спросил Селим.

— Бей Эфенди, сегодня приезжает Орхан.

Селим с досадой откинулся на подушки.

— А, понятно… В такой опасный момент — и все-таки приезжает.

Перед тем как шурин отправился учиться на факультет археологии в Берлин, между ними возникли разногласия из-за странных и навязчивых идей молодого человека.

Они никогда не понимали друг друга. Селим считал Орхана сорвиголовой, тогда как последний расценивал супруга сестры как консерватора, зацикленного на величии империи, аромат которой давно улетучился.

— Можно было бы меня предупредить!

— Лейла-ханым только что получила телеграмму.

Раздраженный, Селим взял сигарету. Евнух протянул огонь.

— Почему он возвращается?

— Этого я не знаю, Бей Эфенди.

— Однако Берлин должен был ему понравиться. Он, вероятно, доволен, что провозгласили республику. Этот парень всегда был в душе социал-демократом.

Али Ага промолчал. Ему не пристало комментировать слова хозяина, к тому же пребывающего в дурном расположении духа. Али никогда не признавался ему, что испытывает к Орхану дружескую симпатию. После внезапной утраты родителей мальчик нуждался в поддержке. Орхан обнаружил страсть Али к рыбалке, и ему пришло в голову отправиться вместе с евнухом на ловлю. И они, закатив штаны до колен, бродили босиком по воде. Тогда между ними возникло взаимопонимание.

— Этот дом превращается в вольер, — прорычал Селим. — Не хватало здесь еще Орхана с дружками, которые не заставят себя долго ждать и появятся, узнав о возвращении берлинского студента. Но он должен будет вести себя сдержанно, ты меня слышишь? Иначе отправится в йали.

— Об этом не может быть и речи, — заявила Лейла, входя в комнату. — Орхан имеет полное право находиться здесь, вместе с нами.

Селим раздраженно зыркнул на жену. Сегодня она была одета на западный манер — шелковая блуза, серая шерстяная юбка, скрывающая щиколотки. Усеянная жемчугом сетка удерживала волосы. Лейла собиралась на одно из собраний женской организации. Организация была благотворительная, но Селим знал — женщины обсуждали там все, что их волновало: эмансипацию, полигамию и браки по договоренности, развод, влияние Запада на мораль… Самые радикальные дамы заявляли о равенстве в образовании и доступе к профессиям, девизом таких было «Долой старые идеи!».