Лейла. По ту сторону Босфора - [19]

Хрупкая Лейла с мелодичным голосом и чувственным обжигающим взглядом темных глаз сразила бы любого мужчину. А тайна, окутывающая турчанок, делала эту дочь Востока неотразимой. Перед мысленным взором Луи промелькнул образ Розы. Острый нос, тонкие губы, вьющиеся темно-русые волосы… Они «съедят» ее в два счета, заволновался он и подумал, не лучше ли написать жене, чтобы она с дочерью осталась во Франции, подальше от известных и скрытых ловушек константинопольского общества.

— Вы, должно быть, рады, что супруга к вам присоединится.

— Признаюсь, мадам, меня это беспокоит. Роза достаточно… Как бы это сказать?

Он замешкался. Ему не хватало слов.

— Картезианская?[21] — предположила Лейла с почти веселой интонацией.

— В некоторой степени, — оживился Луи. — Она не любит изменений, ничего непредсказуемого.

— В этом она похожа на моего супруга.

— Увы, она не такого веселого нрава. Часто Роза кажется мне меланхоличной. Иногда я спрашиваю себя, не моя ли в том вина.

Он немного смутился от того, что раскрылся перед ней, но усталость заглушила стыдливость, а нечеткий силуэт, закутанный в шелк, приглашал к откровению.

— Я не виделся с ней два года, и мне не терпится с ней встретиться, — заверил он, словно пытаясь убедить самого себя. — Место жены рядом с мужем, пусть даже он морской офицер, вы так не считаете? Но что бы с нами стало без вас и вашего гостеприимства?

Его серый взгляд стал настойчивей. Лейла была озадачена. Неужели под комплиментом было скрыто соблазнение? Она подумала, что эта беседа между мусульманкой и неверным противоречит всем правилам и нормам. О мужчинах она знала лишь то немногое, что почерпнула из чтения, разговоров с гувернантками и друзьями отца, которых встречала еще в детстве. Ей захотелось ответить гостю изящной остротой, чтобы доказать, что она так же остроумна, как француженки. Но что она знала о той роли, которую должны исполнять перед мужьями европейки? Что она могла понять об их браке? Она могла полагаться лишь на собственный опыт, банальную жизнь при муже, которая была похожа на жизнь ее матери, кузины и других османских женщин, которые всегда рядом с мужчиной, которого для них выбрали и с которым чаще всего их связывала некая форма сердечного согласия, но супруги никогда по-настоящему не были близки духовно.

Вдалеке на одном из военных кораблей, маневрирующих в Босфоре, завыла сирена. Черты лица Лейлы стали жестче. Как можно говорить о деликатных эмоциях, когда перед глазами это ужасное зрелище?

— Известно ли вам, чем заняты женщины в домах там, внизу? — спросила она, указывая рукой.

Луи отрицательно качнул головой.

— Они вышивают на канве новый девиз Стамбула — «Это тоже пройдет». Союзники стремятся навязать нам чрезвычайно жесткие условия. Вы же понимаете, что мы никогда им не подчинимся. Мы терпеливы и отважны, как и наши мужчины.

Он слушал Лейлу, и на него вдруг нахлынула абсолютная, неподъемная усталость. Луи прислонился к колонне. Ему хотелось забыть о войне, оккупации, трагических событиях… Ему хотелось забыть обо всем.

Лейла недоверчиво смотрела на гостя. Мужчина побледнел, но смятение француза не было вызвано ее замечанием. Месье Гардель, бесспорно, обладал прекрасными сердечными качествами. Он удивительно тонко все чувствовал. Она вдруг поняла, что немного симпатизирует ему, и испугалась. Свекровь была права. Век расшатался… Барьеры рушились, норовя погрести под собой несчастных. Отныне турецкие женщины, которые веками занимались только семьей, просыпались рано утром и, укутавшись в платок, оставляя лицо открытым, отправлялись на работу. Война сделала так, что им пришлось стать медсестрами, учителями, прядильщицами и ткачихами. Их численность возросла в переполненных административных бюро Империи. А теперь перед Лейлой, в ее саду, под крышей павильона, где всегда звучал лишь женский смех, стоял иностранец и задавал ей трудные волнующие вопросы. Лейла поднесла руку к виску — разболелась голова. «Нужно всему учиться заново, — сказала она себе. — Соблюдению правил поведения, контролю над эмоциями. Нужно схватить в кулак этот новый мир, хотя мы даже не понимаем, что же это за мир». Задача казалась ей огромной, просто колоссальной.

Раздался грустный, но властный призыв к молитве, спугнул стаю голубей, и те закружились в сером небе. Лейла вздрогнула, вспомнив об обязанностях. Она опустила взгляд на Ахмета, который подошел к ней, словно догадался о неловкости матери. Она обняла его за плечи. В этот момент в присутствии французского офицера, такого же растерянного, как и она, но по совершенно другим причинам, Лейла поняла, что их жизни никогда не будут прежними.

Глава 8

Поздно ночью Фериде разбудила Лейлу. Селим-бей только что вернулся из дворца Йылдыз и просил жену к себе. Служанка расплела ей волосы, натерла ароматным маслом грудь, живот и бедра. И Лейла направилась к мужу в комнату, где он ждал ее в красном бархатном кафтане.

Селим медленно ее раздел, не проронил ни слова, пока она не предстала перед ним полностью обнаженной. Лейла знала, что ему нравится рассматривать ее. Она не имела права шевелиться, пока его пальцы скользили по волосам, слегка коснулись груди, гладкой кожи живота, пробуждая каждый сантиметр ее тела. Хотя ей тоже хотелось ласкать его, она должна была ждать. Кровь стучала у нее в висках. Мангал не мог прогреть комнату, и молодая женщина вздрогнула. Покоряясь его настойчивому взгляду, она почувствовала себя слабой, уязвимой, как в первый раз, когда занималась с ним любовью, гордясь тем, что он так страстно ее желал. Она полностью ему отдалась, потому что Селим был щедрым любовником.