Левый фланг - [98]

Вдобавок ко всему подходят танки непосредственной поддержки, что вместе с пехотой будут развивать успех в глубине немецкой обороны. Подходят инженерные части, армейские связисты, трофейные команды, даже химики, которые тоже к чему-то готовятся, хотя стрелки давным-давно побросали свои противогазы или, в лучшем случае, приспособили брезентовые сумки для солдатского  х о з я й с т в а — для сухого пайка НЗ, автоматных дисков, курева и прочих необходимых на войне вещиц. Ну и, конечно, всюду, на каждом шагу незнакомые офицеры  с в е р х у: направленцы, разведчики, автомобилисты, снабженцы, военные корреспонденты всех степеней и рангов, включая товарищей писателей. Иногда промелькнет и бывалый пикап с киношниками.

Короче говоря, м а г н и т н о е  п о л е  фронта перед наступлением усиливается во много раз. Но в тесноте да не в обиде. Завтра все начнется, и тогда потеряют всякий смысл и пререкания из-за квартир или обжитых землянок, тогда вся эта масса людей и машин хлынет на дороги, где только поспевай ликвидировать  п р о б к и  под налетами немецких пикировщиков.

Дивизия Бойченко заняла исходный рубеж в горно-лесистом районе, где, наверное, просто было держать оборону, но уж, конечно, нелегко будет наступать, тем более, что заморозки кончились и на венгерскую землю пришла настоящая весна. Все вокруг раскисло за какие-нибудь одни сутки, не пройти и не проехать в стороне от большаков.

Когда последние приготовления к завтрашнему дню были закончены, Строев хотел сейчас же, не тратя времени на ужин, прилечь и отдохнуть как следует. Ему отвели добротную землянку под тройным бревенчатым накатом: в ней больше месяца скучал в обороне командир сменного полка, гвардии майор, любивший, как видно, устраиваться с комфортом. (Здесь даже стояла деревянная кровать — ее наверняка откуда-то притащили солдаты для своего майора. Сколько таких полевых жилищ брошено за два года наступления — целые подземные города!)

Строев снял шинель, повесил на крючок у входа и на минутку присел к дощатому самодельному столику, где весело потрескивал белый огонек в карбидной лампе. И в это время он услышал мягкие, осторожные шаги: кто-то неуверенно спускался к нему по земляной щербатой лестнице. «Опять, верно, придется идти к генералу», — с досадой подумал Строев.

— Да-да, пожалуйста, — громко сказал он раньше, чем постучали в дверь, занавешенную старой плащ-палаткой.

Но там, за дверью, все разом стихло. Тогда он поднялся, откинул плащ-палатку и лицом к лицу столкнулся с Панной, — она наконец-то догадалась, что дверь открывается не слева, как обычно, а справа.

— Ты?! — Он неловко посторонился, удивленный и обрадованный ее неожиданным приходом.

— Добрый вечер, Иван Григорьевич.

— Вечер добрый, Панна. Проходи, пожалуйста.

— Я на одну минутку, — сказала она, бегло осматривая его  р о с к о ш н о е  жилище.

— Это мне досталось в наследство от нашей гвардии. Да ты садись. Если уж пожаловала в гости, то побудь немного, сделай милость. — Он помог ей снять шинель, легонькую, почти невесомую, и повесил рядом со своей с захлюстанными полами.

Она присела на земляную лавочку, снова огляделась.

— Начсандив послал меня в передовую группу медсанбата, — сказала Панна, чтобы сразу объяснить свое присутствие в первом эшелоне управления дивизии.

Начсандив у вас мужик хороший. А ты совсем молодец, что зашла! Я все тут кручусь.

— Это странно, Иван Григорьевич, но у меня сегодня так разболелось сердце…

— Да оставь ты, Панна, свои тревоги!

— Нет, серьезно. Берегитесь вы, право. К чему вам лезть в самое пекло, как в прошлый раз.

— А я никуда не лез. Я стоял на ПП, у стереотрубы.

— Мне рассказывали.

— Никогда ты никого не слушай в таких случаях. — Он опустил свою широкую ладонь на ее округлую маленькую руку, которой она опиралась о край стола, и слабо сжал ее холодные налитые пальцы в знак благодарности за эти наивные заботы.

Она не отняла руки.

И он, клонясь всем корпусом вперед, пытливо заглянул в ее лучистые глаза.

Она не опустила глаз.

Она сама обняла его и, поощряя этой лаской, то целовала его, то горячей ладонью убирала седеющие волосы со лба, то кончиками пальцев оглаживала розовую метку на виске. А он никак не мог преодолеть странного оцепенения. Он будто все не верил ей.

— Да я же люблю вас, люблю, — сказала она, вдруг отстранившись от него с недоумением.

Тогда он тоже обнял ее, слегка, не сильно, и заговорил быстро, горячо:

— А если бы ты знала, как много значишь для меня, для всей моей жизни…

— Знаю, знаю.

— Страшно подумать, что я мог тебя не встретить, мог вообще не знать, что живет на свете такая женщина…

— Ну что вы, право? — снова нетерпеливо и уже капризно перебила она его.

Но он продолжал говорить о ней в самой превосходной степени. Он даже не стеснялся тех высоких слов, которых обычно не терпел за их очевидную  и н ф л я ц и ю.

— Боже мой, зачем вы все это говорите? — сказала Панна.

Тогда он понял всю ненужность своей пылкой речи и значение того, что Панна  с а м а  пришла к нему в этот поздний час. Виноватый, обескураженный, он прошелся по землянке, остановился против нее и увидел в глубоких ее глазах счастливую решимость…