Левый фланг - [88]

— Это так. Это ты заметил точно.

— Выдвиженцы всегда кому-нибудь подражают. Но вместе с полезным часто усваивают ненужное.

— Сколько вы уже вместе?

— Скоро два года.

— Два года ходишь в замах! А между прочим, твое место не в дивизии, даже не в корпусе, — сказал Толбухин и пожалел, что опять заговорил об этом.

Строев ответил шуткой:

— Но маршальский жезл у меня в ранце!

Федор Иванович спохватился, вызвал адъютанта.

— Дай-ка нам, пожалуйста, коньяку немного.

Они выпили за встречу, закусили ломтиками айвы.

Толбухин озорно подмигнул опять, чувствуя, как сильный ожог разливается по всему телу, будто ему и не доводилось в жизни брать в рот спиртного. Оказывается, даже старое, крепкое вино делается еще крепче, если в него добавить хоть малую дозу прошлого.

— Вот так, — сказал он, теперь уже не украдкой, а вполне открыто поглядывая на Строева. — Говорят, гора с горой не сходятся… Впрочем, если бы не генерал Шкодунович, то мы с тобой, наверное, так и не встретились на фронте. Это Шкодунович как-то в разговоре назвал твою фамилию. Ну, я и ухватился, обрадовался, что жив курилка! Но почему ты сам не дал о себе знать? Это совсем уж непростительно.

— В прошлом году на Днестре, на Кицканском плацдарме, я чуть было не подошел.

— И напрасно не подошел.

— Там много было народу, неудобно. И я решил, что будет более подходящий случай.

— Это на тебя похоже. Так, на Кицканском плацдарме, говоришь? Значит, перед самой Ясско-Кишиневской операцией?

— Да. Там был еще и Бирюзов.

— Ну разве я мог подумать, что рядом со мной находится Ваня Строев?! Да повстречай я там самого генерал-полковника Фриснера[15], и то, пожалуй, меньше бы поразился, чем встрече с тобой!

Толбухин все с большим и нескрываемым теперь сочувствием, дружески присматривался к Строеву. На гимнастерке. Ивана одиноко поблескивал орден Отечественной войны, если не считать юбилейной медали «XX лет РККА». Да, скупо, скупо кто-то оценивал твои заслуги. А впрочем, замкомдива есть замкомдива: на НП выстаивай под огнем вместе с командиром, больше того, иди в полки, в батальоны, поднимай людей в атаку, сумей увлечь их собственным примером, а слава все равно принадлежит не заму, а комдиву, — это уж так заведено, и тут ничего не поделаешь.

— Я хочу предложить тебе одну вакансию в штабе фронта, — сказал Толбухин нерешительно.

— Война же кончается, Федор Иванович.

— Значит, не согласен?

— Отвык я.

— Ну тогда постараюсь, чтобы дали тебе дивизию. Правда, на штабную работу я мог бы тебя перевести и своей властью, — в генштабе согласятся, а комдивов утверждает лично Верховный Главнокомандующий. Но я постараюсь.

— Не надо, Федор Иванович.

— Брось ты эту  в ы с о т о б о я з н ь, ей-богу! В партии-то, надеюсь, восстановили?

— Да, еще в сороковом. И мне в жизни больше ничего не надо. — Он это произнес, как новичок, на высокой ноте.

— Понимаю. Ты же коммунист ленинского призыва. А я до тридцать восьмого года семь лет ходил в кандидатах.

— Неужели? Не знал.

Толбухин подумал: «Конечно, восстановление в партии для тебя равносильно воскрешению из мертвых. Сколько же ты пережил, Иван, когда был исключен».

— Ладно, пойдем ужинать. Я сейчас отправлю сводку  в в е р х  и пойдем. — Он подошел к столу, бегло прочел, стоя, готовый документ в Москву, подписал, отдал дежурному офицеру и, обращаясь к Строеву, сказал: — Благо ты, Иван Григорьевич, прибыл в тихое время. А неделю назад тут такое творилось, что и вспоминать не хочется.

Но все это история. Теперь перед нами Вена. Одевайся, идем.

За ужином они наговорились досыта. Толбухин любил слушать и все понуждал Строева, который охотнее говорил о других, чем о себе. Под настроение он рассказал ему печальную историю своего любимца — капитана Лебедева, погибшего в Югославии. Толбухин выслушал, не прерывая, хотя и знал уже со слов генерала Шкодуновича, как не повезло его молодому земляку. «Жаль парня, очень жаль, — думал он, тронутый еще одним рассказом о капитане. — Сколько же таких светлых голов и горячих сердец загубила война».

Потом Строев заговорил о Дубровине, железном, волевом комбате, прошедшем огонь и воду, единственном в дивизии Герое Советского Союза, который встретил смерть на тыловом проселке, когда немцы рвались к Дунаю.

«Мне докладывали об этом случае», — заметил вполголоса. Толбухин. Ему хотелось направить разговор в другое русло, но Строев тут же вспомнил и о сапере Медникове. Тогда он осторожно остановил его:

— Что-то ты, Ваня, все о грустном да о грустном. Нельзя так. Я понимаю, фронт, война, на каждом шагу смерть. Но давай-ка лучше расскажи, дорогой, как собираешься жить после войны. Что у тебя там, дома, как семья?

— У меня нет семьи.

— Как это нет? Что случилось?

— Жена тогда еще отказалась.

— Да-а…

Они помолчали. Толбухин обратил внимание, как надломилась у Ивана рассеченная осколком бровь, и выругал себя за то, что снова коснулся больного прошлого.

— Ну и забудь о ней, не печалься, не унывай. Мне тоже в молодости не повезло в семейной жизни. Я тоже не избалован семейным счастьем. Так что понимаю тебя весьма.

— Успокаиваете.

— Положено по должности.

— Встретил я тут, на фронте, одну женщину. Хирург из нашего дивизионного медсанбата…