Левша на обе ноги - [57]

Девушка вздрогнула.

— А?

— Кыш, говорю. Ноги в руки и пошла.

— Как это?

Констебль Плиммер насупился. Лицо у него было ярко-алым. Челюсть выдвинулась вперед, словно гранитный волнорез.

— Давай, иди уже, — прорычал он. — Скажи ему, что это шутка была. Я объясню в участке.

Она постепенно начала понимать.

— Значит, мне можно идти?

— Да.

— А как же? Вы меня в участок не поведете?

— Нет.

Эллен смотрела на него во все глаза и вдруг разрыдалась.

— Прошел мимо… Притворился, будто не видит… Он меня стыдится…

Девушка уткнулась лбом в стену. Плечи у нее вздрагивали.

— Так беги за ним, скажи…

— Нет, нет, нет!

Констебль Плиммер мрачно уставился себе под ноги, пиная тротуар.

Эллен обернулась. Глаза у нее покраснели, но она больше не плакала. Она отважно вздернула подбородок.

— Не могу я — после такого. Идем! Я… Мне на него наплевать.

Она с любопытством взглянула на констебля.

— А вы правда меня отпустили бы?

Констебль Плиммер кивнул. Он чувствовал, что Эллен не отрывает глаз от его лица, но упорно не встречался с ней взглядом.

— Почему?

Он не ответил.

— А если бы отпустили, что бы вам за это сделали?

Нахмуренное лицо констебля Плиммера вполне могло бы кому-нибудь присниться в страшном сне. Он с новой силой пнул ни в чем не повинный тротуар.

— Уволили бы из рядов, — кратко сообщил констебль.

— Еще небось и посадили бы.

— Может быть.

Эллен судорожно вздохнула, и снова наступила тишина. Собака у обочины перестала лаять. Женщина в квартире перестала петь. Удивительно — как будто в мире вдруг остались только они одни.

— И вы сделали бы это ради меня? — спросила Эллен.

— Да.

— Почему?

— Потому что я не верю, что ты это могла. Ну, в смысле — деньги украсть. И брошку тоже.

— И все?

— Что значит — все?

— Только поэтому?

Он рывком обернулся к ней — чуть ли не с угрозой.

— Нет, — сказал он хрипло. — Нет, не только, сама знаешь. Ладно, раз уж тебе так хочется, скажу. Потому что я люблю тебя. Вот! Можешь смеяться.

— Я не смеюсь, — тихо сказала Эллен.

— Считаешь, я дурак!

— Нет. Не считаю.

— Я для тебя — ничто. Тебе он по душе.

Эллен передернуло.

— Нет.

— Как так?

— Я изменилась. — Она помолчала. — Наверное, когда выйду, еще больше изменюсь.

— Когда выйдешь?

— Из тюрьмы.

— Ты не сядешь в тюрьму!

— Сяду.

— Я тебя не поведу.

— Поведете. Думаете, я вам позволю из-за меня вляпаться в такие неприятности? Нет уж!

— Брось. Иди домой.

— Не дождетесь.

Он стоял и смотрел на нее, словно озадаченный медведь.

— Не съедят же меня там.

— Тебе остригут волосы.

— А вам нравятся мои волосы?

— Да.

— Ничего, отрастут.

— Хватит тут разговаривать! Иди давай.

— Не уйду. Где участок?

— На той улице.

— Вот и пошли.

Из-за поворота показался синий стеклянный фонарь у входа в полицейский участок. Эллен споткнулась и тут же шагнула вперед, задрав подбородок. Но когда она заговорила, голос чуть-чуть дрожал.

— Почти на месте. Следующая остановка — Баттерси. Пересадка! Слушайте, мистер — я ведь не знаю, как вас зовут.

— Плиммер моя фамилия, мисс. Эдвард Плиммер.

— Я вот подумала… Понимаете, мне ведь там будет очень одиноко… и я подумала… ну, понимаете, было бы приятно, когда я оттуда выйду, если кто-нибудь меня встретит и скажет: «Привет!»

Констебль Плиммер прочно утвердился могучими ногами на тротуаре и весь побагровел.

— Мисс… Я буду вас встречать. Хоть всю ночь ждать буду. Как вам откроют дверь, сразу увидите здоровенного уродского полисмена с громадными ножищами и переломанным носом. А если вы ему тоже скажете: «Привет!» — он будет счастлив, как Панч, и горд, как какой-нибудь герцог. И еще, мисс, — он так стиснул кулаки, что ногти взрезали дубленую кожу, — и еще одно я вам хотел сказать. Вам придется какое-то время пробыть в одиночестве, сможете подумать без помех. Так вы подумайте, я вас очень прошу, — не могли бы вы забыть этого Богом проклятого дохляка, который так подло с вами обошелся, и хоть немножечко привязаться к тому, кто очень хорошо знает, что лучше вас девушки и на свете нет.

Она смотрела мимо него, туда, где над дверями полицейского участка светился грозный синий фонарь.

— Сколько мне дадут? Тридцать дней?

Он кивнул.

— Мне не нужно так долго думать. Слушайте, а как вас вообще-то называют? Ну, близкие как зовут? Эдди или Тед?

Море бед

Мистер Меггс решил свести счеты с жизнью. В промежутке между той минутой, когда эта идея зародилась в его душе, и принятием твердого окончательного решения были минуты, когда он колебался. Подобно Гамлету, он спрашивал себя, достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье и в смертной схватке с целым морем бед покончить с ними [20]? Но теперь все это осталось позади. Он решился.

Главная мысль мистера Меггса — так сказать, опорная балка в его платформе — состояла в том, что для него не существовало вопроса, достойно ль смиряться под ударами. Достойно, недостойно — не в этом дело. Решить нужно было другое — есть ли смысл и дальше терпеть совершенно адскую боль в желудке. Мистер Меггс страдал расстройством пищеварения, а поскольку он в то же время преданно ценил хорошую кухню, то жизнь для него превратилась в одну долгую битву, из которой мистер Меггс неизменно выходил побежденным.