Левитан - [84]

С этого момента и далее я вынужден полагаться на надзирателей-слухачей, которые об этом рассказывали мастерам в тюремных мастерских. Офицеры из сопровождения открыли портфели, на столе оказались бутылки и отменная домашняя еда. Братья начали весело подначивать друг друга, так что комната тряслась от смеха. Ни одного наставления ни с одной стороны. В конце на прощание перед всем тюремным персоналом, собравшимся посмотреть вблизи героя-генерала, человек в униформе величайшей чести в стране обнял человека в одежде величайшего позора. Разумеется, это было чем-то абсолютно иным, нежели событие, также мне известное: когда двоюродный брат на высоком посту велел арестовать и устроить неприятности двоюродной сестре, поскольку она в целом не соглашалась с его неожиданным антирусским и антибольщевицким превращением.

История о двух братьях особенно понравилась заключенному, арестованному дословно за Девятую симфонию Бетховена. По профессии он был служащий нижнего звена, но от природы проницательный человек и большой пацифист. Он был за все, что успокаивает людей, — и против всего, что становится причиной ссор в мире. Величайшим злом человечества он провозгласил ревность. Он разглашал, сколько людей погибло уже в «Илиаде» Гомера только потому, что какой-то грек ревновал прекрасную Елену к какому-то троянцу. Здесь ему невозможно было возразить. Он знал наизусть начало «Илиады».

«Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал: многие души могучие славных героев низринул в мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным птицам окрестным и псам…»

Ревность уничтожала семьи, доводила людей до преступлений, до братоубийства, разъедала общества и — даже — становилась причиной войн. Без ревности мир был бы другим. Яги не подстрекали бы Отелл, Отеллы не убивали бы Дездемон. Братья не возненавидели бы друг друга. Браки были бы счастливее. Дети не наблюдали бы трагедий между родителями. Даже обеих мировых войн не случилось бы — по его мнению, обычная ревность может перерасти в ревность между народами и государствами, и даже между коалициями. Особенно он презирал сокамерника, из ревности убившего жену и ее любовника, да еще и в заключении твердившего, что ему никогда не будет жаль (ему жаль только, что у них было по одной жизни, а не по семь, чтобы отбирать их одну за другой!).

Но этот был таким ярым антиревнивцем, что обратил на себя мое внимание, особенно когда сказал, что и сам женат и его совсем не беспокоит, если жена даст другому, — он будет любить ее только еще больше. Он пригласил нас навестить его, естественно, по одному, когда выйдем из застенков, — и будем скакать на ней без страха и забот. И чтоб мы не думали, что, дескать, она нехороша, он описал ее так, что у многих потекли слюни.

Я отметил его для себя, чтобы при возможности рассмотреть несколько поближе. Я рассказал ему историю о двух друзьях, по преданию их звали Кандавл и Гиг; первый показал второму обнаженную жену, когда та спала, второй возжелал ее и убил первого, забрав у него и жену, и престол (дело в том, что Кандавл был царем). Первая часть рассказа моему собеседнику понравилась, а вторая совсем нет. Он считал, что настоящие люди могут договориться обо всем без злобы, коварства и тем более преступления. Он вообще не скрывал, что жена не радует его, если она не нравится (сначала он сказал так) кому-нибудь еще. Потом время от времени он сам искал моего общества и рассказами о своих забавах с женой и ее любовниками готовил меня к тому времени, когда «мы выйдем на волю и немного повеселимся, чтобы позабыть все плохое». Чем дальше, тем раскованнее он становился.

— Что способствует жизни? — спрашивал он и отвечал: — Хорошая еда, стаканчик в приятной компании, какая-нибудь шутка и веселье без напряжения.

Как такой человек оказался в этих стенах в качестве политического осужденного? Девятая симфония Бетховена! Она подвела его под статью о вражеской пропаганде. Когда он немного «под парами», то любит рассказывать анекдоты. В большой компании он рассказал несколько анекдотов, слышанных им раньше, на следующий день за ним пришли два молодых человека, во время следствия оказалось, что они давно уже держали его на заметке; знали они и то, что он говорил о выборах. За эту шутку они на него особенно ополчились. Приходит один высший функционер (конечно, он назвал его по имени; о нем шла молва, что он необразован) с женой на концерт. Концерт уже начался, и функционер спрашивает билетера: «А что играют?» Тот отвечает: «Девятую симфонию Бетховена». Функционер оборачивается к жене и раздраженно говорит: «Говорил я тебе, не валандайся, как мокрая курица, — видишь, на восемь мы уже опоздали!»

У моего визави было время для размышлений о жизни. Он решил: когда выйду на волю, на работу больше не пойду, да еще дома выгляну за дверь квартиры, прежде чем пернуть; но от забав не откажусь; если жене нравится, мне нравится и другу нравится, четвертому нечего вмешиваться в наши дела. У него сильнее всего подходило, когда он видел, как другой надраивает его жену. И еще веселье, если избранник пока не догадывается, что будет, — тогда этот возбуждает его, демонстрируя жену по частям. Когда они путешествовали по Италии, он купил лифтера — третьим. Он дурманил меня приторными хвалебными речами о чарах жены (это ему было нужно для вечернего онанизма); при этом он не становился пошлым, он рассказывал о переменах в ее лице во время всей игры, о том, что в начале при легком обнажении она всегда заливается румянцем, потом лицо ее немного напрягается и багровеет, а в глазах появляется блеск полузатушенного угля, тот устало-живой отблеск сумасшествия, — всего этого в ней больше нет, если она с мужчиной, с которым уже однажды спала. И тогда и у него появляется ощущение, будто ее у него еще никогда не было, он начинает смотреть на нее и испытывать чувства и фантазии, как в первый раз. Все его теории о войнах из-за ревности — прояснились.