Левитан - [13]

Как я это узнал? А-б-в. Начало обучения. А — один удар, два удара — б и так далее. Медленно, и человек часто ошибается. Ну, потом мы учились алфавиту на 25 квадратов, пять на пять букв: а — удар-удар, то есть первый по горизонтали и первый по вертикали квадрат, б — удар — удар-удар, или первый по горизонтали и второй по вертикали квадрат. Потом черед Морзе, и ты переселяешься от стены к радиатору, поскольку не так громко и передачу можно прекрасно вести одним ногтем. То есть черти все эти вещи знают и подслушивают в коридоре. В конце концов кое-как добираешься до стакана: приложишь его открытой частью к стене и ухо прижмешь к донышку. В избытке стен, через которые слышны слова. Учеба длится, конечно, много времени, особенно передачи, которые проходят транзитом через камеру для кого-то другого. Кроме всего прочего, еще существуют новички, а также осведомители, не говоря уже о трусах, которые затаятся, только заслышав стук по стене. Какой там Робинзон! Как для глупцов моря разделяют материки, а для умных — связывают их, так стены между одиночками могут объединить заключенных в народ. Позже, когда я в суде в одиночке ждал вступления в силу первого приговора, мне досталась камера, граничащая с такой же, в которой находилась женщина, служащая криминальной полиции, она сама сказала, что была уполномоченным по проституткам. Она была осуждена на смерть, черт знает почему. Ее обвиняли в каких-то делах времен войны, которые позже были раскрыты, когда обнаружили какой-то архив. Я слышал, что позже ей заменили смерть на пожизненное заключение. Такой отличной похабщины я еще не слышал ни от кого — произносимой остро, разумеется, но с наслаждением и воодушевлением. Множество дней благодаря ей стали для меня короче и полнее. Кроме того, она была неиссякаемым источником историй. Иногда она хотела, чтобы я ей ответил каким-нибудь очень грубым словом, а потом продолжала. Я узнал об интересном сношении: в крупном городе застали лесбиянку, которая искусственным пенисом обрабатывала известного гомосексуала. Конечно, она мне подробно описала, какая у нее, и подробно у меня выспросила, какой у меня.

Жизнь текла сквозь стены. Я абсолютно забыл, что на окошке железные кресты, перед ними еще деревянная решетка, какие монтировали итальянцы во время оккупации. Я забыл про голод, сосущий меня. Про смерть, повисшую над моей головой с тех пор, как вельможи пообещали мне петлю, и к тому же я «плохо вел себя пред судом» и (по заявлению прокурора) «еще и перед судом клеветал». Ну, все это еще будет, судебное разбирательство и тюремный тракт смертников. Сейчас мы только в первом классе народной школы, на алфавите.

Я себе сделал ножик: оторвал подковку с каблука и заточил ее об радиатор. Ножиком я отломил кусочек дерева от стула и из украденного грифеля сделал нечто подобное карандашу. Для того чтобы на туалетной бумаге писать стихи и передачи для радио «Дыра». Это была самая свободная радиостанция в мире. Она начала работать уже на второй месяц одиночки, транслировала передачи каждый вечер после ужина, когда становилось относительно спокойно. Ее позывными было: «В дыру упал — лестницу не взял!» И потом по программе: приветствие богам, антигосударственные анекдоты, стихи, порнография, юмор висельника, разговор с проститутками по профессии, разговор с проститутками по характеру, прогноз погоды и приветствия друзьям. Я ходил туда-сюда и «передавал».

Однажды я не мог не засмеяться в голос собственным глупостям, дверь открылась, и серовато-желтые глаза на серовато-желтом лице безмолвно на меня уставились. Дверь снова закрылась. Тогда в расследовании начался тот проклятый период, когда мне предлагали «уход без оружия» — в сумасшедший дом. Стоило только признать, что я не совсем в уме, что, собственно, и так всем давно уже ясно. Внешне предложение не было плохим, особенно когда подтверждалось сильными аргументами: лейтенант дружеским голосом рекомендовал согласиться, дескать, «несколько недель проведете там, а потом отправитесь домой — не лучше ли это, чем потерять голову или оказаться на много лет в тюрьме?»

Тюрьма? Почему? Где хоть какое-нибудь основание для приговора? То, что меня могут убить, при всей тогдашней ситуации, при ненависти богов, которую я чувствовал к себе, мне совсем не казалось невероятным. Я дразнил их и раздразнил, как ос. Конь ударит хвостом по кусающему его оводу. Но тюрьма? Это мне казалось тогда абсолютным абсурдом. Ведь у меня были «чистые руки».

До войны я студентом анархично кричал во все горло против тогдашнего правительства. У меня были официально признанные четыре года борьбы против оккупации. После войны я, конечно, критиковал и пускал анекдоты, остроумно переделывал имена политиков и учреждений, писал сатирические стихи, которые читал по кафе, публично, в голос, и вся моя семья состояла из одних старых партизан, нелегалов в межвоенный период и людей, побывавших в немецких концентрационных лагерях. По искренней наивности я был уверен, что никакого основания для приговора или даже тюрьмы нет. И сумасшедшему дому я воспротивился, упершись всеми четырьмя конечностями.