Левитан - [104]

— Поэтому вы хотели говорить со мной?

— И поэтому тоже. Ведь вы видите, в окружении каких нищих духом мы находимся. Однако есть и другие причины. Может, об этом в следующий раз, а?

Говорят, Антона освободят после половины отсидки наказания. Теперь он рассказал и об истинном деликте, из-за которого был осужден.

И про язвы, являющие собой скопление спирохет, сознался сам, будто бы пытался исправить всю ложь недавнего прошлого. Он объяснил, что его до сих пор удерживал стыд. Его выпустят, поскольку болезнь ощутимо усилилась и следует ожидать серьезных осложнений в связи с изменениями в области позвоночника. Об освобождении ему сказал тюремный врач.

Теперь он говорил совсем раскованно, как никогда прежде. Я по-товарищески расспрашивал подробности. Когда я говорил, он никогда не перебивал, всегда еще немного ждал, чтобы убедиться, что я действительно закончил говорить.

В конце разговора он сказал: «Я хотел знать, поняли ли вы меня полностью. Спасибо».

— Я знаю, что вы размышляете над тем, не провокатор ли я, — сказал Бого. — Могу сказать вам, что я действительно подписал «сотрудничество с народной властью», когда стоял одной ногой в могиле. Но это сделает любой умный разведчик, если только это не вредит делу. Между пленным разведчиком и разведчиком, его допрашивающим, иногда устанавливаются очень деловые отношения. Своего рода сделка. Этого вы не поймете, поскольку вас никогда не считали агентом, да и теперь вас таким не считают. Я могу вам сказать, что некоторые вас очень уважают и признают, что у них было абсолютно неверное представление о вас.

— Хорошо. Но к чему весь этот разговор? Скажите прямо, Бого.

— Очень хороший вопрос. Кроме интереса к вашему способу размышлений были еще две вещи, приведшие меня к вам. Того заключенного, что принес вам сведения обо мне, я сам к вам послал, чтобы разжечь интерес ко мне. Вторая вещь, которая меня гнала к вам, носит чисто профессиональный характер: в тюрьме нужно найти людей, которые будут нести во внешний мир все необходимые сведения о ком-то, кто в один прекрасный день может просто исчезнуть. Да-да, любой политзаключенный зависит от движения мировых сил, от интриг, споров и примирений на высшем уровне, и особенно такие осужденные, как я, — даже тут наполовину нелегальный, поскольку на самом деле я одно, а осужден я за другое; это абсолютно условная игра со всеми правилами. Я хотел вас просить иногда слушать мои рассказы, как рассказы одного из ваших сокамерников, каковыми они и являются. Я надеюсь, что вам это не будет неприятно, ведь вы — любопытный человек, а мои истории вовсе не скучны. Они будут сопровождать вас, как истории сотен других. Не спрашивайте. Я ни на что при этом не рассчитываю. Никуда вас не втягиваю. Все это — исключительно опыт. Поверьте мне, я знаю, что делаю. А я в качестве компенсации буду рассказывать вам все, что вас касается, что еще как будет интересовать вас и станет важным для вашего поведения в ближайшем будущем.

— Тоже сделка?

— Тоже, но без посредников. Вы должны верить мне на слово, что я не подослан к вам из-за этого.

— А разве не из-за чего-то другого?

— Да. Здесь мы перешли к третьему мотиву моего сближения с вами.

— Что мы обсудим в следующий раз, — заключил я, чтобы не дать ему возможности — это меня иногда злило — прервать разговор на самом интересном месте. Он быстро взглянул на меня и легонько усмехнулся. Он понял. Впервые я увидел улыбку на его лице: это было, как если посмотреть на жесткую маску через воду, неподвижные черты на мгновение заколыхались. Он прислал мне книгу, которой я был рад: мемуары Фуше. Он решил воспитывать меня для своих целей.

Разговоры с Антоном стали интересными. Антон — гипнотик, который все противится и противится сам себе, а как сдастся, погружается с головой и плывет без сомнений. Хотя я достаточно знал о внушении, гипнозе, передаче мыслей на расстоянии и подобных парапсихологических областях (которые я, однако, объяснял себе абсолютно психологически и биофизически, без капли метафизики), с самого начала я слишком мало занимался Антоном и его отзывом во мне, чтобы заметить, на какой грани мы балансируем.

Антон вообще не любил смотреть в глаза, это тоже явилось причиной того, что я слишком поздно обнаружил: он попал под влияние волны моего однообразного голоса. Когда я это обнаружил, дело стало развиваться с огромной быстротой.

— Абсолютно верно, что детских игр с девушками вообще нет смысла обсуждать. Первая женщина, которая мне отдалась, стала моей женой. Однако она была совершенно не такой, как я: она склонна к полноте, я — худой; она была всегда готова отправиться в постель, а мне нужно было подготовиться; она меня ни во что не ставила, я привязался к ней, как ребенок; она могла сказать все, я должен был долго подбирать слова. К тому же в сексе она старалась исключительно для себя. Так как я некрасив, она всегда гасила свет, когда я приходил к ней. А я бы только и хотел — смотреть и смотреть на женскую наготу. Ясно, что она никогда не была красавицей, особенно когда располнела так, что у нее с живота свисал жир. Когда позднее она начала худеть, ее кожа вся собралась складками, так что я просто сбегал, если случайно заходил в кухню, где она мылась в ушате. Теперь мне тоже больше нравилась темнота. После того происшествия, когда мы развелись как два сифилитика, — да и во время всего этого — она ненавидела меня больше, чем я ее, дескать, это я виноват в ее несчастье: потому что я был таким-то и таким-то с ней и она должна была найти себе другого мужчину; итак, после развода я жил в треугольнике — дом, служба, кабак, — при этом «дом» означает комнату в мансарде без печки, у меня была только электрическая плитка. На женщин я даже смотреть не осмеливался. Плохая зарплата, плохая еда, неочищенный, самый дешевый шнапс. Однажды я, совершенно пьяный, прихожу в морг, где лежала абсолютно нагая настоящая красавица, говорят, она отравилась. Скажу вам, что я впервые в жизни видел нагую действительно красивую женщину. Простите, что рассказываю вам до конца: я сделал все себе сам, рукой, и не меньше четырех раз подряд, с небольшими перерывами. С женой у меня никогда не получалось даже дважды за одну ночь. Вы меня осуждаете? Ведь я никому не сделал ничего плохого.