Левая политика. Предварительные итоги - [61]

Философские игры в бисер

Владимир Очкин

Кто сегодня делает философию в России / Автор-составитель А.С. Нилогов. Т. 1. М.: Поколение, 2007.

Скажите мне, какой чудесный клад

Несёте вы поведать человеку.

Н.А. Заболоцкий

…А мы всё ставим каверзный ответ

И не находим нужного вопроса.

В. С. Высоцкий

Первый том книги с заманчивым для мыслящего человека названием «Кто сегодня делает философию в России», вышедший в рамках проекта «Современная русская философия», представляет собой весьма объёмистое, прекрасно оформленное и отлично напечатанное издание, которым, несомненно, захочется пополнить свою библиотеку отнюдь не только философу по профессии. К сожалению, тираж — всего 3 тысячи экземпляров, что явно маловато даже для наших столиц, не говоря уж о провинции. Книга состоит из Введения («Что такое современная русская философия?» и «Вечное «дежавю» философии»), написанного А. Нилоговым, и двух частей: «Философские беседы» и «Философские манифесты».

В совокупности получается 31 идейно-психолого-социальный — поскольку даны вкратце сведения о каждом мыслителе — и даже визуальный (фотографии предваряют каждый текст и украшают обложку книги) портрет тех, кто олицетворяет нынешний философский «класс» (клан? страту? бомонд?). Кое-кто из этого сообщества представлен в обеих частях книги, некоторые — лишь в одной. В целом такая композиция даёт внимательному читателю возможность составить себе более или менее чёткое представление о некоторой части (перед нами ведь лишь первый том!) персоналий современной российской философии. А вместе с тем, соответственно, и об идейном содержании и состоянии этой самой философии, о том, каковы те теоретические плоды («чудесные клады»), которые она может предложить публике.

Первое впечатление от этого философского изобилия и многоцветья: какая смесь идей и лиц! Действительно, стоит хотя бы прочитать наиболее броские заглавия текстов: «Где пушки — там и философия!», «Мира нет и не надо», «Миром правят философы!», «Честно говоря, никакой русской философии нет», «Борьба со смертобожничеством», «Теория “философии небытия”», «Умножение сущностей», «Судьба бытия и Последняя Доктрина», «Философия антиязыка» и т. д. И сразу понятно: сколько голов, столько и философских умов. По мере же ознакомления с текстами вспоминается объявление в американском супермаркете: «Если вы не знаете, что вам нужно, то это у нас есть!» Но чем больше осваиваешься с деталями предлагаемых спекулятивных конструкций, тем в большей мере начинаешь понимать то чувство, которое выразил античный киник, обозревая богатство и разнообразие товаров чужеземного рынка: «Как много здесь вещей, в которых я не нуждаюсь!» Нет! Пусть будет стыдно тому, кто поймёт это в смысле ненужности, бесполезности проделанной составителем громадной работы и спрессованного в книге богатства метафизической информации. Ничего подобного. С профессионально-философской точки зрения во многих текстах обнаруживаешь как раз немало весьма интересного. Особенно если понимать этот термин в том специфическом смысле, который так изящно выразил Михаил Эпштейн, доказывая, что «интересность научной работы или теории обратно пропорциональна вероятности её тезиса и прямо пропорциональна достоверности аргумента… Интересность — это соотношение, образуемое дробью, в числителе которой стоит достоверность доказательства, а в знаменателе — вероятность доказуемого» (с. 566). К примеру, что может быть интереснее в указанном смысле для философа, чем попытка философа и поэта Натана Солодухо обосновать «онтологический статус небытия», то есть доказать, что именно «небытие абсолютно» и, следовательно, есть «первоначало». «Бытие или небытие: с чего берёт своё начало мир? Этот вопрос должен быть признан исходным философским вопросом» (с. 549)! А не какой-то там придуманный самоучкой Энгельсом «высший вопрос всей философии, вопрос об отношении мышления к бытию, духа к природе»! То, что при этом неминуемо признаётся сотворение мира, а стало быть, и Творец оного, по-видимому, ничуть не смущает нашего новатора, коему и сам Парменид не указ. Лично меня этот философский подвиг Солодухо аж на пару сонетов вдохновил. Вот до чего эвристична данная книга даже в малой своей части. Что уж говорить обо всём этом философском «громадьё»! Есть разгуляться где на воле любителю философских упражнений!

Поразительно поэтому, что далеко не все разделяют столь возвышенное мнение о достижениях современного российского философствования, которое даже и в этой книге некоторые коллеги называют «философовалянием», «философообразием», «мастерством игры в бисер» и тому подобными сомнительными обозначениями. И, опять-таки в качестве подтверждения, как тут не привести обобщённую классификацию, которую излагает Константин Крылов, размышляя над тем, «какая именно философия ныне процвела в нашем пока ещё Отечестве», в тексте под симптоматичным названием «Проба пера: философия после приватизации». Крылов констатирует следующие её, как теперь говорят, тренды: «Во-первых, переводная, читайте — дающая возможность интеллектуалу позаниматься самым сладким, то есть западными проблемами… В самом лучшем случае — писанием книг, единственным достоинством которых является то, что они похожи на переводы. Во-вторых, жива ещё философия “русская”, то есть “православие, самодержавие, духовность”, настаиваемые то на Ильине, то на Булгакове… В-третьих, постмодернизм по-российски. Это не философия, а разновидность, так называемого “современного искусства” — то есть интересная чушь… И наконец, есть классический Дугин, “имперство” и ему подобное философствование реванша, “когда-нибудь мы поднимемся и ударим Третьим Римом по вражьей морде” — главным условием которого является демонстративная утопичность… Существуют стратегические союзы между “духовностью” и “имперством”, с одной стороны, и постмодернизмом и переводняком — с другой. В первом случае получается “гиренок”, во втором — какие-нибудь “евроонтологии”. Случается, впрочем, и свальный грех, смешение всего со всем. Ну так что? Как возможно приличному человеку заниматься чем-то из вышеперечисленного?» (с. 428). Вопрос не в бровь, а в глаз!