Лев Воаз-Иахинов и Иахин-Воазов - [45]

Как законопослушный гражданин и налогоплательщик…» Он остановился, внезапно обратив внимание на какое‑то движение вокруг своей койки, поднял глаза. Трое пациентов стояли у окна, глазея на лужайку. Двое санитаров поднялись со своих стульев, тоже подошли к окнам и, успокоившись, уселись обратно.

Письмоводитель встал и подошел к группе у окна, на ходу чувствуя, что у них есть какая‑то тайна, недоступная санитарам. Какое‑то время он стоял, тоже глазея на лужайку, на зеленую травку, золотившуюся в лучах полдневного солнца. Затем он вернулся к своей койке, сел на ее краешек и принялся глядеть на спящего Иахин–Воаза. Через полчаса его пристальный взгляд разбудил того.

— Он ваш? — быстро спросил письмоводитель. — Чей же еще — ведь вы здесь единственный новичок. — У него были небольшие аристократические усики и козлиная бородка. Глаза бледно–голубые и очень колючие. — Чем вы его кормите?

Иахин–Воаз улыбнулся и вопросительно поднял брови. После внушительной дозы успокоительного он чувствовал себя вялым и не понял вопроса.

— Лев, — пояснил письмоводитель и увидел, что Иахин–Воаз насторожился. — Это ваш лев, не правда ли? По–моему, он прибыл с вами.

— Он здесь? — спросил Иахин–Воаз.

— Прогуливается по лужайке, — подтвердил письмоводитель.

— Его видят все? — спросил Иахин–Воаз.

— Лишь немногие из нас. Те, кто увидел его, будучи на лужайке, сразу же забежали в здание. Кое‑кто из персонала и те, кто притворяется сумасшедшими, гуляют бок о бок с ним, в упор его не видя. Весьма воспитанное животное, доложу я вам. Никого еще не побеспокоило.

— Думаю, он вообще никого не замечает, — вырвалось у Иахин–Воаза.

— Естественно, нет. А кто кого вообще замечает? — осведомился письмоводитель. — Я спросил вас, чем вы его кормите.

В душу Иахин–Воаза вдруг закралось подозрение. Держись того, что имеешь, говорил солнечный свет. Ему не хотелось, чтобы кто‑то еще знал, что и сколько ест его лев.

— А почему вы решили, что он вообще ест? — задал он вопрос.

Лицо письмоводителя вспыхнуло. Его словно громом поразило.

— Извините меня, — пробормотал он. — Прошу вашего прощения.

Иахин–Воаз мгновенно понял, что он поступил так же невежливо, как один аристократ, владелец редкой и дорогой марки автомобиля, по отношению к другому, такой машины не имеющему. Румянец залил его щеки.

— Простите меня, — произнес он. — На него уходит примерно шесть–семь фунтов мяса в день, шесть дней в неделю. Я скармливал ему бифштекс, но не регулярно.

— Проблемы со снабжением, — понимающе кивнул письмоводитель. — Полагаю, пастушья запеканка или мясо в тесте были ему не по вкусу? Тут, на земле, мясо тощевато.

— Не знаю, — ответил Иахин–Воаз. — Возможно, он легко может обходиться без мяса. Он настоящий, но не в обычном смысле.

— Разумеется, — отрезал письмоводитель, словно между ними, аристократами, такие вещи объяснять не приходиться.

Иахин–Воаз замолчал. Видеть льва сейчас ему не хотелось, и он стал думать о людях, которые тоже его видели. Вот уже один такой хочет его покормить. У Иахин–Воаза заболела голова.

— Почему они тоже видят его, другие? — спросил он скорее у себя самого, но вслух.

— Извините, дружище, — откликнулся письмоводитель. — Но этого следовало ожидать. Почему, в конце концов, они сунули нас в желтый дом? Нормальные люди считают, что некоторых вещей нельзя допускать, и поступают соответственно. Они сильные, нормальные люди. Мы не такие сильные. Не допускаемые ими вещи, все эти черти и звери, прыгают на нас, потому что мы не знаем, как от них предохраниться. Другие пациенты здесь увидят мои лица и вашего льва, даже если вы станете прижимать его к себе, как игрушечного мишку. Если бы ваш лев был невозможен, вам следовало бы с радостью поделиться невозможностью. Но люди становятся такими собственниками, когда речь заходит о возможностях, пусть даже опасных. Жертвы становятся собственниками. Вам не мешало бы немного повзрослеть. Возможно, однажды вам придется расстаться с вашим львом.

— А ваши лица? — спросил Иахин–Воаз.

— Они накапливается быстрее, чем от них можно избавиться, — самодовольно ответил письмоводитель. — Всегда есть лишние.

— Изумительно, — произнес человек, только что вернувшийся к своей койке у противоположной стены. Несмотря на то, что его руки были пусты, а сам он был в банном халате и пижамных штанах, он казался одетым с иголочки и со вкусом и в руках держал туго свернутый зонт и респектабельную газету. — Изумительно, — продолжал он. — Изумительные жена, дети, дом, погода, центральное отопление, карьера, сад, шнурки, пуговицы и лечение у зубного врача. Все современные удобства и срочное предложение. Изумительные банковские курсы, музыкальный счет, изумительный пробег в милях к галлону. Изумительный экзаменационный простой уровень, усложненный уровень, ровня уровня, уровня ров. Изумительный ровный взгляд у нее, каким она проникает сквозь все, кроме.

— Кроме чего? — поинтересовался Иахин–Воаз.

— Это я и имею в виду, — сказал туго завернутый. — Окружающая нас кроместь. Домой я больше не пойду. Прощай, желтая птичка. В том‑то и муть, дорогая.

— Суть, — поправил Иахин–Воаз.

— Дай мне суть, и я найду в ней муть, — возразил туго завернутый. — Вы сейчас не с нормальными разговариваете, любезный. Не пытайтесь уклониться, играя на головоломках и девяностодевятилетней аренде. Пустые клетки все равно больше, чем здешние зиккураты, и карабкаться еще ох как высоко. Глубже, чем колодец.