Лев Воаз-Иахинов и Иахин-Воазов - [28]

— Каково наше местоположение на лоции? — спросил Воаз–Иахин ближе к полудню. Земли не было видно.

— Я не держу лоции, — ответил торговец. — Лоция — это картинка. Что толку от картинки, на которой нарисован океан, когда у тебя под рукой весь океан, — бери, читай. Мы в полусутках от порта и в двух сутках от цели. Держи этот курс, а я пойду чего‑нибудь приготовлю.

Оставшись один в рубке в первый раз за все плавание, Воаз–Иахин внезапно ощутил всю тяжесть моря, которое «Ласточка» прорезала своим носом, всю глубину и тяжесть его, налегающие на старое днище лодки. А та равномерно пыхтела движком, пробиваясь вперед. Она с легкостью отзывалась на любое движение штурвала, когда он перебирал его ручки, не отрывая глаз от дрожащей стрелки компаса. Впереди по курсу солнечный свет танцевал на верхушках волн, и его блики скакали по потолку рубки, словно мистические сигналы, словно слова–вспышки неизвестного языка. Голубой ялик следовал в кильватере «Ласточки», словно детеныш, шлепая веслами по воде и оставляя за собой собственную коротенькую кильватерную струю. Спереди поднимался дым из трубы от камбузной печки, воздух над ней колыхался, застилая силуэты близких и дальних кораблей.

Иногда Воаз–Иахин взглядывал на отражение своего лица в стекле, и оно напоминало ему бесстрастное лицо царя и хмурую гримасу на морде царя–льва. Чувство льва мелькнуло и пропало. Опять возникла пустота, желание броситься вдогонку за тем, что оставило его.

Колесо колесницы, колесо штурвала… Он чувствовал себя на грани осознания чего‑то, но не мог переступить эту грань. Быстрее он отступил туда, где был.

На палубу вышел торговец, через руку его была перекинута салфетка, на подносе он нес накрытое колпаком блюдо, бутылку вина, корзинку с хлебом, бокалы, серебряную посуду и чистую салфетку, сложенную пополам. Он поставил поднос на крышку люка, снял с руки салфетку, разостлал ее наподобие скатерти, поставил на нее прибор, аккуратно расставил все по своим местам, отступил, осмотрел все критическим взором, а затем подошел к кормовому оконцу рубки.

— Стол для джентльмена накрыт на террасе, — торжественно объявил он. — Я займусь штурвалом. Я уже поел внизу перед тем, как накрыть стол для тебя.

Под колпаком обнаружился омлет, очень легкий и нежный, приправленный травами. Воаз–Иахин уселся на крышку люка и стал есть и пить, а торговец смотрел на него из рубки, улыбаясь своей отчаянной улыбкой и показывая большие зубы.

После обеда торговец отправился вздремнуть, оставив Воаз–Иахина править. В свое следующее появление он сказал:

— Сегодня мы будем стоять полную четырехчасовую вахту.

На ужин он попросил Воаз–Иахина разогреть тушенку и сварить кофе и поел прямо в рубке.

— Сегодня я останусь здесь, — сказал он Воаз–Иахину. — Ты тоже можешь прикорнуть рядом.

Когда торговец разбудил Воаз–Иахина, на часах было два ночи. Воаз–Иахин выглянул из оконца рубки, но не увидел в темноте ничего, кроме фосфоресцирующей волны, оставляемой носом лодки.

— А вы разве не боитесь оставлять меня одного за штурвалом на целых четыре часа? — спросил он. — Что я смогу сделать, если что‑нибудь случится?

— А что может случиться? — удивился торговец. — Тебе только и остается, что не спать и не пересекать курса больших кораблей. Наши ходовые огни зажжены. Вот здесь ты можешь включить клотиковый огонь, если думаешь, что кто‑то нас не видит. Вот кнопка туманного горна. Я уже показывал тебе, как стоять за штурвалом и как давать задний ход машине. Если захочешь отдохнуть, то можешь закрепить штурвал вот этими двумя огонами.

— А как я смогу остановить лодку, если понадобится? — спросил Воаз–Иахин.

— Зачем?

— Не знаю. Если понадобится?

— Это тебе не автомобиль — надавил на тормоз и встал, — проворчал торговец. — И глубоко тут для якоря. Придется тебе огибать препятствия или дать машине задний ход, если что‑то внезапно возникнет по носу. Учти, что если ты заглушишь машину и выпустишь из рук штурвал, парус начнет полоскаться, и она резко сбавит ход, а потом постепенно остановится. Понял?

— Понял, — сказал Воаз–Иахин.

Торговец глянул на часы, переместил некоторые штырьки на своей навигационной доске, задал Воаз–Иахину новый курс по компасу.

— Через пару часов на горизонте по правому борту будет маяк, — сказал он. — После того, как мы его пройдем, ничего такого не появится до самой моей вахты. Ты только держи того курса, который я тебе дал. Понял?

— Понял, — ответил Воаз–Иахин. Торговец спустился вниз, и Воаз–Иахин остался в темной рубке наедине со светящимся компасом и тусклыми зелеными глазками приборов. Впереди, в темноте, от носа разбегалась фосфоресцирующая волна. Своими деревянными глазами «Ласточка» слепо пялилась в ночь.

Спустя какое‑то время одиночество стало уютным, темнота стала просто знакомым местом. Он вспомнил дорогу к цитадели и развалины дворца, в первый раз они показались ему совсем незнакомыми, а потом стали местом, которое он уже знал. Руки удобно лежали на штурвале. Отыскав отца, он просто скажет ему: «Могу я забрать мою карту?» Ничего больше.

Свет, вспыхивающий огонь маяка, действительно возник, но гораздо ближе, чем горизонт, и гораздо скорее, чем пара часов, — и он был по левому борту.