Лев в долине - [86]

– Поразительно, профессор, насколько вы правы! – воскликнул Дональд. – Вплоть до мелочей! Более того, благодаря вам я увидел неприятную истину, которую раньше не хотел признавать. Откуда такая проницательность?

– Только идиот сумел бы всего этого не заметить, – проворчал польщенный Эмерсон.

– Или брат, ослепленный родственным чувством, – вступилась я за Дональда.

– Или человек, одержимый навязчивыми идеями о каких-то преступных гениях.

Не ждала я от своего любимого супруга такого подлого коварства!

IV

На ночлег в пустыню мы удалились не одни. К плохо скрываемому неудовольствию Эмерсона, Дональд настоял, чтобы соседнюю с нами палатку снова заняла Энид.

– Сейчас, – заявил он, сжимая руку девушки, – более, чем прежде, важно, чтобы на репутацию Энид не пало и тени сомнения.

Эмерсон отозвался жалобным стоном. Я тоже была против этой идеи, хоть и по другой причине. Я чувствовала, что называется, нутром: Сети опутал молодую пару невидимыми, но зловещими нитями. Тем не менее к моим доводам не пожелали прислушаться. Дональд поддержал теорию Эмерсона (мужчины всегда заодно), а Энид – Дональда.

Здравый смысл проявил один лишь Рамсес, вызвавшись сторожить палатку Энид. Вариант был единогласно отвергнут, но когда он предложил вместо себя кошку, Энид сказала со смехом, что с удовольствием проведет ночь в обществе ласкового зверька.

Я покосилась на Бастет. Ее глаза превратились в щелочки, на морде было написано глубокое презрение. И действительно, определение Энид нашей кошке подходило меньше всего. Рамсес отнес Бастет в угол и, глядя ей в глаза, принялся шепотом давать наставления. Трудно было удержаться от суеверной дрожи, глядя, как внимательно слушает его кошка, склонив голову набок и подергивая хвостом.

Не знаю, что Рамсес ей нашептал, но его усилия принесли результат. Выйдя из дома, мы обнаружили, что Бастет крадется следом. Дональд сообщил, что намерен проводить возлюбленную до палатки. Парочка брела за нами на почтительном расстоянии и упоенно шепталась. Ночь была тихая и звездная, словно специально созданная для влюбленных, как, впрочем, почти все ночи в Египте. Я с удовольствием прогулялась бы молча, довольствуясь рукой Эмерсона, стиснувшей мою руку, но события не позволяли молчать.

– Если они решили ехать завтра в Каир, чтобы предстать перед властями, им потребуется провожатый.

– Ничего подобного, Пибоди! Отъезд этих голубков и так создаст нам проблемы в работе, хотя от девицы было мало толку, а малый только о ней одной и думал. Не пойму, почему ты так любишь протежировать воркующим бездельникам?! Благодаря тебе вокруг нас вечно околачиваются юные остолопы, мешают работать и усложняют нам жизнь. Ничего против них не имею и желаю всяческих благ, но предпочел бы, чтобы они оставили нас в покое...

Я не прерывала его разглагольствования, и Эмерсон так распалился, что до палатки добрался сильно запыхавшимся. Я задержалась, чтобы пожелать доброй ночи парочке, но любимый супруг, не слишком деликатничая, затащил меня в палатку. После этого тишину нарушал разве что далекий вой шакалов.

V

Мой сон прервался еще до рассвета, в кромешной тьме. Виной тому были не грабители и не убийцы, а сновидения – настолько живые и отчетливые, что я нашарила руку Эмерсона, желая убедиться, что по-прежнему нахожусь в палатке, рядом с мужем. Эмерсон всхрапнул и не проснулся, но мне хватило и этого, чтобы успокоиться.

Спокойствие, впрочем, оказалось недолгим. Уже через минуту-другую у меня возникло желание растолкать мужа. Мне срочно требовался добрый совет, даже – не боюсь сознаться – утешение. Дело было не столько в пригрезившемся кошмаре, сколько в душевном состоянии, охватившем меня при пробуждении. Любой, кто просыпался от собственного крика, знает, что во сне самый невиннейший предмет может показаться источником страшной опасности. Эти ощущения мне и хотелось обсудить с Эмерсоном, чтобы услышать его утешительное: «Что за чушь, Пибоди!»

Постепенно я опомнилась, как со мной всегда рано или поздно происходит, и, тесно прижавшись к мужу, попыталась снова погрузиться в объятия Морфея. Но непостоянный бог отказывался надо мной сжалиться, какие бы позы я ни принимала. Зато Эмерсон лежал себе как бревно, смиренно сложив руки на груди.

В конце концов я отчаялась уснуть. Брезент палатки еще не пропускал даже подобия света, но заметно посвежевший воздух свидетельствовал, что зари осталось ждать недолго. Я зажгла лампу и оделась. Всякий, кто хоть раз пытался совершить этот подвиг в тесной палатке, подтвердит, что тишина и изящество при этом абсолютно недостижимы. Тем не менее Эмерсон спал как убитый, не реагируя ни на свет, ни на мои тычки, ни даже на звяканье моего снаряжения. Пришлось как следует потрудиться, чтобы супруг наконец пробудился: несколько минут я что было сил колотила его по груди, дергала за руки-ноги, теребила щеки. Но вот губы Эмерсона дрогнули в сонной улыбке. Не открывая глаз, он привлек меня к себе.

Не помню, упоминала ли я об отвращении Эмерсона к пижамам и ночным сорочкам. Неудивительно, что от его рывка пряжка моего пояса впилась в... э-э... ничем не защищенную часть его тела. Лицо, только что такое довольное, перекосилось страдальческой гримасой. Пришлось зажать ему рот ладонью, чтобы заглушить истошный вопль.