Лев в долине - [66]

– Неудобно вас обирать, святой отец, – молвил Эмерсон с усмешкой. – Ведь у вас там не бездонная бочка?

Маленький священник погрустнел. Можно было подумать, что Эмерсон обвинил его в воровстве, если не хуже.

– Как легко смутить этого наивного беднягу! – сказал Эмерсон по-английски. – Притворяться он умеет не лучше младенца.

– Некоторые младенцы настоящие виртуозы по части притворства, – ответила я со значением.

– Пожалуй... Видимо, ваши запасы время от времени пополняются, святой отец? – спросил Эмерсон, переходя на арабский. – Как часто это происходит?

Священник застонал и хотел было заломить руки, но, вовремя вспомнив о стаканчике, сперва его осушил. Покосившись на толпу любопытных у колодца, он пробормотал:

– Это все бесы. Отец Проклятий... Только бы об этом не прознали мои прихожане! Они могут воззвать к патриарху, чтобы он вступил в борьбу с силами зла. Уверяю вас, я справлюсь с ними сам. Я непрестанно молюсь...

Эмерсон ответил, что не намерен его выдавать, и священник разоткровенничался. После его чудесного возвращения из плена дьяволы доставляли коньяк дважды. Оба раза, просыпаясь поутру, он находил у своего изголовья ящики с бутылками. Искать признаки вторжения ему не приходило в голову, ведь всем известно, что дьяволы бестелесны и не оставляют следов.

Еще раз заверив беднягу в своем расположении, мы удалились. Священник скрылся в доме, чтобы избавиться от дьявольского дара наиболее простым способом.

– Поразительно! – сказала я, когда мы выезжали из деревни. – В Гении Преступлений странным образом сочетаются жестокость и сострадание. Лично я не стала бы в знак раскаяния и сочувствия поить священника французским коньяком.

– Где твоя хваленая проницательность, Пибоди? Какое раскаяние, какое сочувствие?

– Тогда зачем ему?..

– Чтобы окончательно совратить священника, вот зачем! Мотив этих даров – причудливое и зловещее чувство юмора, а вовсе не сострадание.

– Об этом я как-то не подумала... Что ж, неудивительно: нормальному человеку и в голову не придет, что можно быть настолько порочным!

– Выходит, я ненормальный? – спросил Эмерсон, зловеще лязгнув зубами. – Мне почему-то приходит в голову и не такое. Но я согласен: одно дело – ограбление, похищение или покушение на убийство, и совсем другое – совращение пастыря невинных душ. Негодяй позволяет себе невесть что!

– То-то и оно! Так издеваться над славным отцом Теодором...

– Ты меня удивляешь, Пибоди.

– Не знаю, что ты имеешь в виду. По-твоему, есть надежда подстеречь людей, доставляющих коньяк?

– Ни малейшей! Возможно, Сети уже надоела его шутка и он думать забыл об отце Теодоре. В любом случае мы не знаем, когда доставят очередную партию. Было бы напрасной тратой времени держать дом священника под наблюдением. Ты, наверное, это хотела предложить?

– Нет. Мои выводы совпадают с твоими.

– Рад это слышать, Пибоди.

III

Мы добрались до дому к вечернему чаю, и я немедленно приступила к своим обязанностям, призвав на помощь Энид. Рамсес и Дональд еще не вернулись. Я машинально прислушивалась, ожидая шума и скандала, поскольку без них редко обходится моцион нашего сына. Но единственными звуками, не относящимися к пробуждению деревни, были далекие выстрелы. Ничего исключительного я в этом не находила: стрельба – излюбленное времяпрепровождение невежественных туристов, тем более что на заболоченной территории между рекой и каналом гнездятся многочисленные пернатые, которых эти «спортсмены» обожают истреблять.

Вечерние тени становились длиннее и длиннее, а Рамсеса с Дональдом все не было. Эмерсон расхаживал по двору, поглядывая то на часы, то на запертые ворота. Наконец раздался крик, оповестивший о долгожданном событии. Абдулла распахнул ворота, и во двор въехал Рамсес, за ним следовал Дональд.

Рамсес поспешно слез с осла и бросился в дом, изображая желание поскорей умыться, но Дональд ловко поймал его за шиворот и доставил к нам.

– Профессор, миссис Эмерсон, получите своего сына в целости и сохранности. Он достиг степени загрязнения, которую я ранее считал недостижимой, даже в бытность каирским бродягой. Уверяю вас, уберечь его было очень нелегко.

Они побывали на реке, о чем свидетельствовала корка засохшей грязи, покрывавшая Рамсеса с головы до ног. Кое-где грязь отслоилась, благодаря чему мой сын был похож на древнюю подпорченную мумию.

– Я немедленно умоюсь, мама, – прохрипела «мумия». – Если ты попросишь этого... этого человека отпустить меня...

Но я уже успела обнаружить маленькую деталь, которую Рамсес отчаянно пытался от нас скрыть. Деталь и впрямь была совсем мала – дырочка диаметром в полдюйма в его пробковом шлеме. Подойдя ближе, я обнаружила вторую дырочку, чуть побольше, напротив первой.

Эмерсон заметил дырки одновременно со мной и испуганно сорвал шлем с головы Рамсеса. Швырнув его на землю, он запустил пальцы в шевелюру сына.

– Это дырки от пули, Пибоди! Пуля пробила шлем насквозь! Рамсес, дорогой, ты не ранен?

– Успокойся, Эмерсон. Если бы в момент выстрела Рамсес был в шлеме, пуля пробила бы ему череп и результат не замедлил бы сказаться.

– Именно так, – подтвердил Дональд. – Рамсес держал шлем в руке. Но наказание все равно должно последовать. Будь он моим сыном, я бы устроил ему хорошую порку.