Лев Толстой — провидец, педагог, проповедник - [24]

.

Не случаен эпиграф, взятый Толстым из Канта: звездное небо над нами и нравственный закон в нас — по сложности и познаваемости сопоставимые вещи. Толстой уточняет свое понимание личности как свойства животного и противопоставляет ей категорию «человек». В такой дихотомии человек обладает разумным сознанием, его душа устремлена к познанию, творчеству, единению с другими любовью, он обладает нравственным чутьем и нравственными чувствами. Толстой отмечает, что благодаря ложным (т. е. неправильным) учениям происходит смешение животной личности и человека. Сознание животной личности для человека — это не жизнь, а тот предел, с которого начинается его жизнь.

Цели, указываемые разумным сознанием, кажутся непонятными, они невидимы, т. к. осуществлять их надо самому человеку. Если отречение от блага животной личности не совершается свободно, то совершается в каждом человеке насильственно при плотской смерти его как животного, когда человек под тяжестью страданий желает только одного: избавиться от мучительного сознания погибающей личности и перейти в другой вид существования. «Отречение от блага животной личности есть закон жизни человеческой»[97]. Для убедительности своих слов Толстой приводит пример жизни лошади, которую хозяин выводит из конюшни. Лошадь увидела свет и почуяла свободу, и ей кажется, что в этой свободе и состоит ее жизнь. Но хозяин впрягает лошадь в телегу и трогает. Лошадь чувствует тяжесть, и, если она думает, что ее жизнь в том, чтобы бегать на свободе, она начинает биться, падает и иногда убивается.

Толстой замечает, что у лошади только два выхода: «…или она пойдет и повезет, и увидит, что тяжесть не велика и езда не мука, а радость, или отобьется от рук, и тогда хозяин сведет ее на рушильное колесо, привяжет арканом к стене, колесо завертится под ней, и она будет ходить в темноте на одном месте, страдая, но ее силы не пропадут даром: она сделает свою невольную работу, и закон исполнится и на ней. Разница будет только в том, что первая будет работать радостно, а вторая невольно и мучительно»[98].

Этот пример созвучен мысли экзистенциального психолога В. Франкла о том, что у человека при обнаружении смысла жизни по сути две возможности: «прислушаться к своей совести или пренебречь ее предостережениями» (В. Франкл).

Толстой предвидит законно возникающий у читателя вопрос: зачем эта личность, от которой надо отречься? И отвечает: «Животная личность, в которой застает себя человек и которую он призван подчинять своему разумному сознанию, есть не преграда, но средство, которым он достигает цели своего блага: животная личность для человека есть то орудие, которым он работает. Животная личность для человека — это лопата, которая дана разумному существу для того, чтобы ею копать, и, копая, тупить ее и точить, тратить, а не очищать и хранить. Это талант, данный ему для прироста, а не для хранения»[99].

Толстой ссылается на Евангелие: «И кто хочет жизнь свою сберечь, тот потеряет ее. И кто потеряет жизнь свою ради Меня, тот обретет ее». Толстой выявляет антропность духовности, рождение духом — это закономерность, но людям необходимо преодолеть стереотипы сознания:

1) понять невозможность личного существования и увидеть постоянное взаимное служение людей друг другу вместо «неразумной борьбы существ, губящих друг друга»;

2) понять обманчивость наслаждений, полагаемых целью жизни и приводящих к страданию; признать свою жизнь в стремлении к благу других: «…праздная… и мучительная деятельность, направленная на наполнение бездонной бочки животной личности, заменяется согласной с законами разума деятельностью поддержания жизни других существ… и мучительность личного страдания, уничтожающего деятельность жизни, заменяется чувством сострадания к другим, вызывающим несомненную плодотворную и самую радостную деятельность»[100];

3) понять, что страх смерти происходит из страха потерять благо жизни с ее плотской смертью.

Включение души человека в предмет «науки жизни»

Толстой включает душу человека в предмет науки жизни, показывая современникам, что душа должна быть возвращена в орбиту психологии. И только в наши дни в гуманистической психологии происходит поворот к изучению души человека в триаде тело-душа-дух.

Толстой дает следующее определение души: «Неосязаемое, невидимое, бестелесное, дающее жизнь всему существующему, само в себе мы называем Богом. То же неосязаемое, невидимое, бестелесное начало, отделённое телом от всего остального и сознаваемое нами собою, мы называем душою»[101]. И еще несколько высказываний: «Не было бы души, я бы и не знал, что такое мое тело.

Начало жизни не в теле, а в душе»; «Тело — это пища души, это леса, посредством которых строится истинная жизнь»; «Душа — стекло. Бог — это свет, проходящий через стекло»[102]. Понятие Бог и Дух у Толстого равнозначны.

Пытаясь «заглянуть в душу человека», Толстой затронул еще один важный аспект, кстати беспокоивший его, судя по дневниковым записям, до последних лет жизни. Необходима ли определенная степень напряжения для личностного роста или важнее гомеостатическое равновесие? Что является залогом здоровья? Что дает человеку чувство удовлетворения, счастья? (Заметим, что это подход к пересмотру «нормы» в психологии, медицине.)