Лев, глотающий солнце - [73]

— Да я не настаиваю, успокойтесь, — сказал Карачаров. — Не хотите — не надо. — Он взял со стола несколько машинописных страниц. — Не заставляю я вас брать к себе Кавелину. Да у вас и филиала-то пока нет! — В его голосе зазвенели веселые нотки, но Филиппов только пискнул в ответ: «Именно», — и торопливо достав носовой платок, потер мясистый кончик носа.

— Но вот вам ее статья. — Карачаров протянул машинописные листы. — Кавелина хочет отправить ее в американский журнал, но нужно сначала статью отрецензировать. Черкните, не сочтите за труд, пару слов. Идет?

В общем-то, Карачаров был совершенно спокоен, даже дружелюбен, но Филиппов потерял окончательно покой. Ну, ладно тесть, тот, понятно, охраняет семью. Но Карачарову что нужно?

Хочет поставить руководить филиалом кого-то другого, а Филиппова скомпрометировать, приписав ему роман с молодой сотрудницей, которую он старается везде протолкнуть? Явно, это провокация! Кто-то уже насвистел ему в уши, а он рад использовать момент. Точно. А может, пока у него другой кандидатуры нет, просто он проверяет: кто-то наболтал, как же шефу и не удостовериться, что его подчиненный грешен? Нет, я не дам тебе, хромой черт, в руки козырей!

Филиппов, вернувшись домой и обнаружив, что супруга, слава Богу, на этот раз мирно почивает, и детки спят, и подивившись, какие худые стали у Родиона ноги, торчащие из-под одеяла, собравшегося почему-то комом вокруг его головы, Филиппов пошел в кухню, включил бра и, напившись кофе, стал читать статью Анны

Анна писала об агрессии и, как всегда, пыталась психологизировать психопатологические симптомы. Опасный путь, пробормотал он, скользкий. Например, агрессию дочери против матери — один из симптомов начинающегося психоза — она трактовала как чувство-рикошет, то есть убеждала, что, на самом деле, мать, имеющая определенные — нелестные — черты характера испытывает агрессию к своему ребенку, тоже чаще к дочери, которую та просто о т р а ж а е т — и передает таким образом обратно — вследствие общего у них с матерью эмоционально-ментального поля. Понятно, что американцам, тяготеющим ко всему экстравагантному в науке, эта идейка, разрушающая нашу православную мораль понравится, размышлял Филиппов по ходу чтения. Им бы лишь бы нашу семью — оплот государственности — разрушить изнутри нашими же — наивными! — руками. Нет, такой номер у вас, господа хорошие, не пройдет! Но пасаран, так сказать.

И, прочитав статью трижды, кое-что даже переписав себе в ежедневник, так, авось не затеряются ценные мысли, усмехнулся и быстро написал рецензию начерно, не оставив от статьи Анны камня на камне. Объективность, так сказать, сильнее чувств.

Он позвонил Анне. Говорил он с ней тихо, ласково, объяснил, что очень слабая работа, что обсмеют ее американцы (и вполне возможно, да!), что пока ей рано, рано писать: ни материала нет, ни опыта, — так, одни остроумные завиралки. Но может их и послать, робко спросила она, пусть, мол, обсмеют, а что?

— Не могу как друг тебе этого посоветовать, — грустно возразил он. — Такой уж у меня характер — терпи — говорю и пишу, что думаю.

Она почему-то засмеялась.

— Да то, что вы мне предложили прочитать, — вполголоса негодовал Филиппов через несколько дней в кабинете Карачарова, — ни в какие, простите, ворота не лезет, сущий детский лепет. Кавелиной вообще по-моему надо предложить для исследования что-нибудь более определенное. Статья очень и очень слабая. Как ни старался я найти в ней хоть что-то, на что можно было бы в дальнейших рассуждениях опереться, ничего не смог отыскать. Пока, проще говоря, никакой статьи нет.

— Уж больно вы резко как-то оцениваете, Владимир Иванович, — вроде как даже удивился Карачаров.

Вдруг засомневался в моей искренности, испугался Филиппов, кажется, я перегнул палку Бурное отрицание тоже способно вызвать подозрения.

— Да нет, — смягчил он выражение глаз и губ, — я ради нее же ее статью и критикую Способный человек Кавелина, но… как вам сказать… нельзя слишком снисходительно смотреть на ее работу, оправдывая ошибки и наивность, отсутствием опыта, это на ней же как на ученом, а я верю в ее возможности, прежде всего отрицательным образом и скажется.

— Хорошо, — кивнул Карачаров, — возможно, вы и правы.

И получасами позже, обедая в институтской столовой, Филиппов вытирая со лба пот — в помещении было страшно душно — думал с облегчением, что инцидент исчерпан. Пронесло.

После работы он решил встретиться с Анной, но, конечно, теперь заходить за ней было по меньшей мере, безрассудно, и Филиппов, выйдя из института, прошел дворами до конечной остановки и встал напротив, делая вид, что с ждет автобуса… И как всегда, опасность, а теперь, после намека тестя и проверки Карачарова отношения с Анной казались уже Филиппову весьма рискованными, только усилила его чувства. Но почему-то к ним добавился еще и страх за нее: вот, ходит до остановки через лес, думал Филиппов, выглядывая в дыру разбитого стекла ограждения, а мало ли кто может там бродить. Ну, поймали «молоточника» — так другой найдется…

Несколько лет назад Академгородок был пронизан насквозь общим ужасом: на лесных тропинках, по которым научные сотрудники частенько, чтобы сократить дорогу, бежали до автобусных остановок, стали находить убитых женщин: всех их ударяли сзади по голове… и вот, как обычно, помог случай: за женщиной — по параллельной и малозаметной дорожке — шел учитель из физматшколы и вдруг услышал ее крик. Он мгновенно прорвался через кусты и, навалившись на спину мужчине, еще не успевшему спрятать в пакет молоток, заломил ему руки. Чем бы кончилась схватка — неясно, но к ним подбежал парень, гулявший с собакой…