Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт - [20]

– Нет, – ответил Яхин-Боаз, – хотя раньше жил недалеко от развалин.

– Вот так всегда, – заметил покупатель. – Рядом с тобой одно из чудес света, вершина искусства своего времени, а ты живешь с ним рядом и даже не побеспокоишься на него взглянуть.

– Да, – сказал Яхин-Боаз, перестав обращать внимания на его слова. Он переворачивал страницы, рассматривая снимки барельефов львиной охоты. Добрался до умирающего льва, вцепившегося зубами в колесо.

– Довольно легко заметить, к кому скульптор благоволил, – продолжал покупатель. – Заказ-то, верно, был царский, но сердце свое художник отдал льву. При всем внимании к деталям его одежды и кудряшкам в бороде царь – не более чем иероглиф, символ царского величия. Но лев!

Яхин-Боаз не сводил глаз со льва. Он его узнал.

– Царь чуть ли не вторичен, – не умолкал покупатель. – Смертельная растяжка львиного тела встречается с длиной копий, на которые он бросается, становится одним долгим диагональным рывком вечно противостоящих сил. Удар этот уравновешен на вращающемся колесе, а в центре – хмурая морда умирающего льва, вцепившегося в него зубами. Мастерская композиция и все вот это прочее. Царь и вправду вторичен – он динамический противовес. Он там лишь держит копье, а только царь по званию своему будет достоин смерти того льва.

Да, думал Яхин-Боаз, эту хмурую гримасу ни с чем не спутаешь. Это его гримаса, и грива росла на лбу точно так же. Глаза в тени расставлены так же. Когда он видел льва в последний раз, тот был худее, подумал он, чем тут показано. А он ничего не давал ему поесть столько дней! Способен ли лев питаться лишь тем, что приносил ему он, Яхин-Боаз? Больше никто его не видел. А сам он видел ли кого-нибудь еще?

Казалось, взглядом своим Яхин-Боаз овладел львом на картинке так, что тот не мог бы принадлежать больше никому. Клиент почуял, что его тонкое понимание становится несущественным. Ощутил легкую тревогу за книгу, которую покупал, и, как бы оберегая ее, слегка забарабанил пальцами по стойке.

– Я беру эту книгу, – сказал он и вытащил чековую книжку.

– Но это же колесо, – вдруг произнес Яхин-Боаз, не отрывая взгляда от неумолимого колеса с шипами, о восьми спицах на фотографии, часть его уже потерялась в эрозии и выветривании камня. – Колесо. Он должен это понимать. Это не царь. Может, царь даже не хочет, чтобы лев умирал. Знает, что лев – тоже царь, возможно, даже более великий, чем он сам. Это колесо, колесо. Вот в чем все дело. Скульптор знал, что это колесо, а не царь. Кусать его бесполезно, но кто-то должен это делать. В этом и есть вся суть.

– Можно расценивать и так, – сказал покупатель. – Вообще-то, – он взглянул на часы, – мне уже пора.

– Да, – произнес Яхин-Боаз. Машинально он выбил чек и завернул книгу, в душе гадая, сколько фунтов мяса понадобится, чтобы лев оставался в хорошем теле. Должно, конечно, быть мясо и подешевле бифштекса. Конина? Как знать, если позвонить в зоопарк, они смогут ему посоветовать, – скажет им, что-де тигр, а не лев. Мог ли сам лев не знать, что это колесо? Но ведь должен – у него на морде столько знания.

– Будьте любезны, – произнес покупатель, – можно мне книгу?

– Да, – ответил Яхин-Боаз, наконец-то вручая ее покупателю и думая о том, до чего это странно: кто-то другой будет носить фотографию животного, так тесно и причудливо соединенного с ним.

Весь остаток дня он нервничал и дергался, ставил книги не на те места и забывал куда. Быстро и внезапно перебегал он из одного конца магазина в другой, не помня зачем. Ум его метался с одного на другое.

Он трепетал перед львом, дрожал и холодел при мысли о нем, но в то же время страстно желал его увидеть. Кормить льва, похоже, стало теперь его причудливой обязанностью, и он беспокоился, во сколько ему это обойдется.

Яхин-Боаз позвонил в зоопарк, сказал, что изучает материал для журнальной статьи, и спросил, сколько мяса в день требуется одному взрослому тигру. Подождал, пока девушка из зоопарка наведет справки.

Вернувшись к телефону, она сказала, что каждому тигру дают двенадцатифунтовый окорок шесть раз в неделю, а один день зверей оставляют голодать.

– Двенадцать фунтов, – повторил Яхин-Боаз.

Ну, это вместе с костями, добавила она. Мяса в таком куске может быть от шести до семи фунтов.

А сколько может лев… то есть, он хотел сказать – тигр… голодать?

Она вновь удалилась. От пяти до семи дней, сообщила она по возвращении. Тигры в диком состоянии могут потреблять от сорока до шестидесяти фунтов за раз, а после этого ничего не есть целую неделю. Так что вполне можно сказать, что без еды они могут обходиться от пяти до семи дней.

А где они покупают мясо для тигров?

Они берут забракованное, сообщили ему и дали имена мясников, которые таким торгуют.

Забракованное мясо! – подумал Яхин-Боаз, положив трубку. От этой мысли ему стало неуютно. Забракованное мясо, ну уж нет. Лучше он сэкономит на чем-нибудь другом.

Потом он вновь озаботился колесом. Свою жизнь он увидел как след колеса, отпечатавшийся в пустыне, оставленный этим непреклонным и чудовищным качением вперед. Ему хотелось заставить льва понять: колесо, что вечно уносило невредимого царя прочь от него, уносило царя и от него самого. Сколько бы колес ни было там, в реальности колесо только одно. Колесо на повозке с клеткой, привезшей льва к месту его гибели, было колесом царской колесницы, поспешно несущей царя к его будущей смерти. Есть лишь одно колесо, и ничто и никто не могут с ним ничего поделать.