Летящий и спящий - [74]

Вот еще один, небольшой, но вполне персональный Париж.

Подруга Пантагрюэля

Мы с приятелем идем вдоль галереи напротив Лувра, сувенирные лавчонки на каждом шагу.

— Смотри, какая большая женщина.

— Могучая и кучерявая, как негр.

— Как она жадно глядит на всю эту мишуру!

— Из Италии прикатила наверно.

— Скорее из России, из Одессы откуда-нибудь!

— Продавцы только что не хватают ее за руки.

— Да она со всем своим удовольствием.

— Есть, нырнула в пещерку. Посмотрим…

— Выходит.

— Молодец, из ушей торчит по медной Эйфелевой башне.

— А в руке сумка: вышит музей Помпиду.

— Этот китаец просто тащит ее в свой магазинчик.

— Это вьетнамец.

— Смотри, она не смущается. Она натянула на себя широкую разрисованную майку: Елисейские поля. Прямо поверх свитера.

— Хорошая подставка для Елисейских полей. Просто все кипит и дышит.

— Ей жарко. Обмахивается Триумфальной аркой — репродукцией.

— Смотри, она покупает и покупает. Серебряный Сакре-Кёр в виде подвески для ключей. Вандомская колонна, мраморная, для карандашей. А это Дом Инвалидов с открывающимся золотым куполом. По-моему, пепельница.

— Или плевательница.

— Когда она успела переодеть юбку? Смотри, выпуклый мощный зад прикрывает, волнуясь, вокзал Сан-Лазар.

— Гляди, она выше всех.

— Она растет, ей приходится нагибать голову под сводами галереи.

— Она не умещается. Она сует свою мясистую ручищу в двери сувенирной лавчонки и захватывает горстями всю эту металлическую и пластмассовую мелочь.

— Продавцы суетятся где-то между ее ног.

— Они в экстазе.

— Они что-то выкрикивают.

— Она шагает через поток автомобилей.

— Они, пренебрегая опасностью, бегут, лавируют и суют ей, цепляют на нее, бросают вслед значки, часики, клипсы, шарфы, платки, пончо и все, все…

— Зачем они это делают? Что с ними?

— Эта огромная женщина…

— Кто она?

— Эта женщина — Париж.

— А они?

— А они парижане.

Золотой погребок

На задворках Нотр-Дама на университетском берегу Сены ресторан за закрытыми ставнями — «Серебряная башня», для очень богатых. Между тем заказывать надо за полгода, не иначе. Как и что там внутри, обычный парижанин и представить не может.

Но есть там дальше, в путанице старинных — узких, окно в окно, — переулков гораздо менее известный «Золотой погребок». После полуночи сюда подъезжают и подходят странные личности, однако все во фраках, в черных вечерних туалетах. Один в непроницаемых темных очках, притом однорукий, другая со склеротическим оплывшим лицом, больная базедовой болезнью. Третий при каждом шаге и движении весь скрипит, похоже, на искусственных шарнирах. А эта молодая, красивая, тусклые волосы падают длинными прядями на крупный жемчуг, на обнаженные покатые плечи, объясняется на пальцах — немая.

Внутри, под низкими арочными сводами, во всю длину помещения накрыт стол, уставленный длинными пыльными (чтобы видно было — вино старое) бутылками. Сверкает хрусталь и фарфор. Чего здесь только нет. Нет, я не буду перечислять всего, но икра и семга, спаржа и трюфеля — всегда. А главное, торжественно вносят при свечах под аплодисменты присутствующих «фрут де мэр»: креветки, устрицы, улитки, омары, раковины Сен-Жак — все это блистает, и дышит, и переливается перламутром горой на огромном подносе, как на взморье во время отлива.

Странные гости хватают руками икру, пьют, расплескивая шампанское, мужчины вытирают жирные пальцы о смуглые плечи дам, но те не обижаются. Все друг с другом давно знакомы. Там ссорятся, тут обнимаются и целуются. Веселятся все. И всю ночь. Одна особенность. Сыров там не подают. Никогда.

Однажды произошел-таки казус. Кто-то, кажется, кем-то приглашенный, что очень редко случается, в общем, посторонний, попросил официанта принести ему сыра, как это и полагается в конце трапезы. Соседи посмотрели на него, будто он произнес что-то в высшей степени неприличное, сморщили носы — и отодвинули стулья.

— Гарсон, мне — камамбер! — взывал непосвященный в наступившей громкой тишине.

Метрдотель устремил на него холодный взгляд, ничто не шевельнулось в его бывалом сизом лице. А кучерявый смуглый гарсон наставил на него палец пистолетом и сказал:

— Пу!

Посторонний смутился. Озираясь в недоумении, он явно не понимал, что вся та шикарная веселящаяся публика — парижские нищие. И никто из них не хотел, чтобы запах сыра ощутимо напоминал ему о ежедневной работе, о немытых тряпках, которые днем выставляет он напоказ.

С помойки

— Этот свитерок с помойки.

— Отличный свитерок.

— И эти джинсы с помойки.

— Нормальные джинсы.

— И плащ, посмотри.

— Модный плащ. А где эта помойка?

— Эта на улице Клиши.

— А в прошлый раз?

— В прошлый раз я на Барбес своих из Москвы возила.

— Ходят теперь по городу, никому невдомек.

— Как от Кардена, я умею выбирать!

— И подумать, не дороже десяти франков.

— А хочешь пять?

— За пиджак?

— За пиджак.

— Ну, ты гений;

— Не я гений, просто здесь надо все знать.

— А на тебе тоже с помойки?

— Да ты что, слепая? На распродаже в галерее Лафайет купила. Вот и фирма всюду спорота.

— Действительно, спорота.

— Нет уж, парижанки с помойки не одеваются. Если что надо, они ждут. Видела, как роются, копаются в кофточках, когда сейл?

— Да, хуже наших.

— А ты — с помойки!