Летучий голландец - [48]

«Перед тем как уйти, попрощаемся с вещами. Они ответят, хотя и неощутимо, – колыханием травинки, чуть брезжущим светом в безлунную ночь. Вещи давно привыкли подолгу прощаться с нами, привыкли и к тому, что прощальные их знаки всегда остаются безответными. Уходя, ответим на вечное прощание природы».

12

Наутро сонный Меринос снова медведем навалился на телефон и толстым пальцем накручивал диск.

– Алфеев. Александр, Леонид, Федор… Да, правильно. Зовут Константин Борисович. Из Москвы. Проверьте на всякий случай.

Перезвонить, если что, обещали на следующий день. И таки перезвонили.

– Знаешь, твоим Алфеевым комитетчики заинтересовались. Вроде бы их клиент.

– Да ну? – изумился Меринос. – Что же он такого натворил?

– Не знаю. В общем, жди гостей.

Почти сразу последовал еще один звонок.

– Фаддей Савостьянович? – глухо, как из унитаза, прозвучало в трубке. Меринос, который терпеть не мог, когда его называли по имени-отчеству, молча страдал. – Это из Комитета государственной безопасности говорят. Какой там у вас Алфеев?

– Зовут Константин Борисович.

– Пожилой?

– Средних лет.

– А как выглядит?

– Он не улыбается. Не умеет улыбаться.

– Да, это он.

Получив наказ неусыпно следить за обитателем дома у реки, Меринос сразу же выдал под расписку сержанту Ваське плащ-палатку, спальный мешок и примус. Сафонову было велено занимать позицию у колючей проволоки и – бдить.

– Смотри, чтобы на лодке не уплыл, – беспокоился капитан.

– У меня не уплывет, – заверил его Сафонов. – Долго мне бдить-то?

– До завтра. Кажется, завтра его у нас заберут.

13

На следующий день было наводнение. Уже ночью река, собравшись с силами, затопила низины, а утром еще напиталась дождями и уже лизала траву у самого дома. Обращенная к реке терраса скоро оказалась затоплена.

Всю ночь в доме было неспокойно, слышались тяжелые шаги, откуда-то доносились голоса. Невидимые обитатели дома как будто собрались вместе – то ли на совет, то ли делать какую-то общую работу. Н. спал плохо – кровать под ним дрожала, дом как будто вздрагивал, трясся мелкой дрожью. Рядом с кроватью белела какая-то фигура.

– Ты Смерть? – одними губами спросил ее Н, не понимая, во сне это все или наяву.

– Я не Смерть, потому что я не могу прийти к тебе.

– Значит, я проснусь?

– Ты проснешься, если захочешь проснуться. Если же нет, ты останешься в этом сне.

– Но скажи, если ты не Смерть, кто же ты?

– Любовь.

– Да, любовь теперь не может ко мне прийти.

– Я – твоя любовь к земной гармонии, твое приятие сущего. И я прощаюсь с тобой.

– Ты меня покидаешь?

– Нет, ты покидаешь земную свою оболочку.

– Да, но что за ней?

– За ней? Белизна.

И фигура взмахнула полами своего одеяния – и сон стал ослепительно белым.

14

Но все же он захотел проснуться. Дождь позвал его оконной дробью. Стекла снова были заплаканными, и ему почему-то показалось, что дом качается.

Н. подошел к окну. Что-то подсказывало ему: сегодня. Он уже был на той ничейной земле между жизнью, музыкой и литературой, которая суть литораль, граница между водой и сушей в море, то есть ни море, ни суша, полсуток море, полсуток суша и – камни, камни… Под окном была вода. Под всеми окнами, под полом. Наводнение.

«Бежать?» – стал решать Н. и сразу решил: не бежать. Он сросся уже с этим домом, он теперь человек-дом. Будь что будет.

Река разлилась, разрослась до целого мира. Речной мир заместил собой все другие.

«А если мой внутренний мир выйдет наружу – вместо того внешнего, что царит? – задал себе вопрос Н. – Ох, сумасшедшая тогда начнется жизнь! Но зато полная музыки…»

Однако и мысли о музыке показались ему неуместными. За окном – потоп, вселенская катастрофа. Что вырвется на свободу? Молчание? Крики? Умиротворение? Ах, если бы…

15

От сумы и от тюрьмы… А кто, собственно, идет в эту самую тюрьму? Те, что не делятся обилием себя с государством. Государство не любит пустоты, восторгается обилием и скрежещет железным языком: «Мне тоже!», с тройным жаберным «ж». И оно получает запрашиваемое, потому что как откажешь? Конечно, те, у кого обилие себя вышло за пределы Солнечной системы, являются исключением из правила, потому что они и есть государство…

Позднее в то же утро к зданию милиции подъехала черная «Волга». Милицию не затопило. Милиция непотопляема.

Машина исторгла из себя вонючие выхлопные газы, а потом – двоих мужчин в мышиных пиджаках, с незапоминающимися лицами. Двое вышли из машины одновременно, дверцы захлопнули тоже одновременно. Они вообще были одновременные люди.

Коридор в здании оказался достаточно широким, чтобы посетители прошли по нему бок о бок. Некоторые затруднения представляла собой дверь кабинета, где обосновался Меринос, но эти двое как-то плавно и как всегда одновременно втекли внутрь.

– Здравствуйте, Фаддей Савостьянович, – проворковали они голубиным дуэтом.

Меринос, спросонья смотревший на них одним глазом, ответил несколько брезгливо и по-военному четко:

– Здравия желаю.

Впрочем, здравия у этих двоих и так было хоть отбавляй.

– Как там наш подопечный? – сладко спросили они.

– Пока не утонул.

Такой ответ настолько удивил посетителей, подъехавших сюда по мокрой, грязной, но отнюдь не затопленной дороге, что они впервые утратили синхронность.