Летучий голландец - [11]

А потом в одной из соседних комнат заговорило бесполым туристским голосом невидимое радио. Н. хотел было перейти в ту комнату, но потом понял, что и так слышно.

«Начинаем передачу для наших соотечественников за рубежом, – радостно сказало радио. – Если вы живете на островах, для сообщения с внешним миром можно воспользоваться рыбьей почтой. Почтовых рыб узнать легко: они голубые с белыми полосками – как почтовые ящики. Быстрейшая из них – рыба-самолет. Есть еще заказные рыбы и рыбы с уведомлением. Посылками же ведает кашалот. Пакуйте бережно, помните о предельном весе.

Рыбья почта надежная и бесплатная, рыбы работают из чистого трудового энтузиазма. Сегодня мы празднуем третье тысячелетие рыбьей почты. Поздравим скромных и неутомимых тружеников глубин!»

Радио закряхтело, замолкло, и Н. услышал свой собственный голос, донесшийся до его ушей как будто извне:

– Вопрос, конечно, в том, что посылать и против какого течения.

22

Стук в дверь. Стук в дверь? Не может быть! Один ли это из тех загадочных стуков, что порою гуляют по дому?

Но стук повторился. Настойчивый, требовательный стукостук. Так только гости стучат…

Н. отворил дверь. На пороге стоял мужчина лет пятидесяти, с седоватым ежиком, хорошо выбритый, уверенный в себе, улыбчивый, в английском спортивном пиджаке и с рыжим кожаным портфелем в руках.

– Не мог не зайти в гости к соседу, – заговорил посетитель. Выговор у него был очень правильный, интеллигентский. – Позвольте представиться – Порождественский. Да-да, такая вот у меня странная фамилия. Но друзья зовут меня Кешей.

Н. даже рассмеялся – настолько не вязалось это детское имя со столь взрослым джентльменом. Впрочем, присмотревшись, Н. понял: в госте есть что-то детское – обезоруживающая наивность, что ли?

– Нет, Кеша – не от английского «кэш», если вы поэтому смеетесь, – пояснил посетитель.

Н. извинился и назвался:

– Откин.

– А-а, так вы из дворян, – протянул Порождественский. – Мне до вас далеко: я-то – явный поповский отпрыск.

– Я не из дворян, – удивился Н. и чуть было не добавил: «Я – Никто».

– Ну как же, Откин – это от фамилии Боткин, а Боткины были дворяне. Просто у вас в роду кто-то – незаконный сын, когда-то таким детям давали усеченные фамилии. Да-да, не удивляйтесь. Кстати, у вас в роду знаменитый доктор Боткин. Слышали, конечно, про такого? Я сам по медицинской части…

– Вы проходите в дом, – сказал Н. – Извините, что мне почти нечем вас угостить, – я не думал, что кто-то придет.

– Что вы, что вы, это я должен просить прощения.

И на столе башней воздвигся коньяк «Наполеон», а из рыжего портфеля свиной кожи появился большой плоский вафельный торт.

– Я к вам по-соседски, – еще раз сказал гость. – Я здесь поблизости на даче живу, у моего дяди. Дядя старенький, не мешает. Заходите как-нибудь – у меня много книг, пластинок.

Выпили за книги и за музыку.

– Вам здесь не скучно? – спросил Порождественский.

– А мне никогда не скучно, – ответил Н. – Я умею себя занять.

– И что же вы делаете?

– Думаю, – ответил Н. и тут же вспомнил, что говорит это уже во второй раз за последние два дня.

– А вы записываете свои мысли? – последовал вопрос.

«А вот и не скажу», – подумал Н. и отшутился:

– Разве я похож на человека, который что-то записывает?

– Похожи, похожи, – заверил его гость. – Хотя вы ведь аскет, у вас морщины на лбу. Интеллектуалы так не живут, ни у нас, ни там.

«Ага, значит, он бывал «там», – моментально мелькнула мысль у Н. – Значит, его пускают. Хорошо, что я не сказал ему о моих записях!»

– У вас здесь совсем нет книг. Как вы обходитесь? – спросил Порождественский, наконец встав из-за стола.

– Обхожусь как-то.

– Нет, это нехорошо. Но мы что-нибудь придумаем, – сказал гость на прощание.

Ночью Н. ворочался и не мог уснуть – он пытался вспомнить, где мог слышать эту странную фамилию – Порождественский.

И все-таки он вспомнил, правда, не в эту ночь, а на следующую. Когда-то, в те времена, когда он еще читал газеты, в «Правде» писали о молодом враче-геронтологе, кандидате наук Порождественском, который поехал выступать на конференцию в Англию – и его там якобы похитила английская разведка, чтобы заставить его остаться на Западе. Писали об уколах, которые ему насильно делали, о героизме советского человека, выдержавшего все испытания и вернувшегося на родину несломленным.

«Он действительно такой крупный ученый?» – спросил тогда H. y знакомого врача.

«Да нет, типичный папенькин сынок, бездельник и плейбой. Вот отец у него – по-настоящему хороший хирург, академик. Сыну до него далеко».

«Так вот что за человек ко мне пожаловал», – сказал себе, засыпая, Н.

23

Рано или поздно, поздно или рано наступает день дерьма. Сразу повсюду. И тогда человеческое и собачье дерьмо, коим обильно уснащены поляны, садовые дорожки и тротуары, начинает вонять особо художественно. И запах этот пьянит дерьмовых людей, они всплывают в проруби, и тогда принимаются дерьмовые законы, насаждается дерьмовая идеология, да и в порядочных людях нет-нет да и прошлепнется что-то дерьмовое. И страну тогда зовут Авгиевыми Конюшнями, и все в ней ждут Геркулеса как большого иноземного спасителя. Геркулес приходит и устраивает на определенной части земного шара полувселенский потоп. Но и потом, после потопа, когда все смыто, сломано, унесено водой, люди с глубоко засевшей в глазах дерьмовинкой светло переглядываются: дескать, как мы порезвились!