Летописцы Победы - [8]

Они были разными людьми по возрасту и по характеру, по методам работы и по привычкам. Порывистый, нетерпеливый, готовый в любую минуту рвануться в пекло самого Вельзевула ради того, чтобы достать сенсационный материал, «репортер Советского Союза номер один» Михаил Розенфельд и тихий, мечтательный литератор Леонид Лось, готовый неделями шлифовать свои очерки, доводя их до совершенства; юная девушка с романтической судьбой — Лилия Карастоянова, дочь болгарских революционеров, воспитанная в семье старого большевика Емельяна Ярославского, — она ушла из редакции в партизанский отряд и вскоре геройски погибла; неимоверно требовательный к себе, всегда подтянутый, всегда готовый на выполнение любого задания Николай Маркевич, чьи очерки — совершенные образцы военной прозы. «Думаю о том, что показ внутреннего состояния души человека неизмеримо важнее, чем скороговорка о количестве уничтоженных дзотов», — писал он мне с переднего края, отказываясь следовать примеру иных корреспондентов, искусственно сужавших круг своих задач оперативной информацией. И до чего же ярко показывал он внутреннее состояние души солдата!..

Одни из них успели сделать больше, других пуля или осколок снаряда настигли в самом начале фронтового пути. Военные биографии корреспондентов, как и любых солдат, складывались по-разному. Но я могу присягнуть, что каждый из тех, чьи имена высечены навечно на мемориале «Комсомольской правды», сделал все, что мог, выполняя свой долг. Иван Войтюк и Виталий Гордиевский, Аркадий Гайдар и Лилия Карастоянова, Яков Гринберг и Борис Иваницкий, Виктор Кривоногов и Михаил Луцкий, Иван Меньшиков и Иван Наганов, Леонид Лось и Николай Маркевич, Александр Слепянов и Владимир Чесноков, Михаил Розенфельд и Лазарь Шапиро — любой из них заслуживает глубокого уважения и доброй памяти.

Одни погибли, выполняя свои корреспондентские обязанности. Другие в трудную минуту, сменив перо на штык, просто ушли в солдаты и встретили смерть в рукопашном бою.

Счет невозместимых утрат, причиненных войной, поистине огромен. Какой величайший творческий потенциал был утрачен, когда погибли двадцать миллионов человек! Сколько среди них людей, которые не успели раскрыть свою творческую силу! Как много задуманных свершений не осуществилось, сколько открытий, изобретений, литературных и художественных замыслов было убито! В ряду этих безвозвратных утрат и тяжкие потери корпуса военных корреспондентов «Комсомольской правды». Я глубоко уверен, что, если бы суровая фронтовая судьба их пощадила, многие из них стали бы писателями и прославили бы нашу литературу выдающимися произведениями о пережитом.

Тяжко, невыразимо тяжко воспринимали мы тогда передаваемые с переднего края фронта трагические вести о гибели каждого из этих шестнадцати. Ведь мы были не только сослуживцами — мы дружили с самых юных лет, были как бы братьями. И место каждого, нашедшего смерть на поле боя, немедленно — и не по приказу, а добровольно, по воле души и сердца! — занимал другой сотрудник редакции. Война продолжалась, страшная, грозная война, и о ней надо было писать изо дня в день — перо дополняло штык. Так было до самого Берлина, до Эльбы, до Вены, до Праги.

Многие из этих шестнадцати были моими лучшими друзьями еще по старому-старому, уже тогда казавшемуся легендарным периоду первой пятилетки, когда редакция наша работала в тесных комнатушках дома в Малом Черкасском переулке, за толстой кирпичной стеной, окружавшей Китай-город. И одним из самых близких мне товарищей был тогда талантливейший очеркист Николай Маркевич. Вот почему, поминая сейчас добрым словом всех, кто не вернулся с поля боя, я испытываю властную потребность особенно подробно рассказать о нем.

Никогда не забуду тот страшный день, когда фронтовой телеграф отстучал жестокую, колючую строку: «При выполнении боевого задания погиб военный корреспондент «Комсомольской правды» капитан Маркевич».

За окном комнатушки, в которой размещался отдел фронта нашей редакции, сияло солнце, звенела весенняя капель, перекликались звонкие голоса мальчишек. А всем нам этот день — день 27 апреля 1943 года казался черным, сумрачным, все валилось из рук, и девушки, работавшие в отделе, тихо плакали. Где-то на северо-западе, у безымянной деревушки, близ Великих Лук, прибавился еще один солдатский могильный холм.

На моем письменном столе сейчас лежит старенькая истертая папка. На ней надпись, сделанная наскоро карандашом: «Бумаги Николая Маркевича». Я более тридцати лет не прикасался к этой папке, — невыразимая боль ранит душу и сердце, когда ты перебираешь бумаги и документы дорогого тебе человека, которого давно уже нет в живых, но облик которого навек запечатлелся в твоей памяти. Однако сейчас, когда прошло уже так много времени после тяжкой военной поры и когда в строю остается все меньше людей, знавших Николая Маркевича как одного из лучших наших военных журналистов, настало время раскрыть его папку, чтобы сказать полным голосом доброе слово о нем, да и обо всех военных корреспондентах.

Перелистываю записи, сделанные аккуратным, четким почерком молодого Николая, и в памяти передо мной вновь встают наши встречи в редакции, столь дорогой каждому из газетчиков — ветеранов «Комсомолки» начала тридцатых годов.