Летописцы Победы - [3]

Передо мною сейчас лежит толстая потрепанная тетрадь, на обложке которой размашисто начертано угольно-черным карандашом: «1941». Это мой дневник той поры. Читая и перечитывая свои записи, сделанные в начале того рокового года, я явственно ощущаю вновь все возраставшее тогда у людей моего поколения понимание, что военная гроза вот-вот разразится и над нашей землей. Война уже бушевала на широких просторах планеты — и на Западе, и на Востоке.

Это понимание было широко распространено в народе, хотя газеты по-прежнему весьма осторожно освещали международную обстановку, явно стремясь не дать Берлину ни малейшего предлога для придирок к Советскому Союзу. Что касается нас, молодых литераторов, то мы, отдавая себе отчет в том, как важно вовремя подготовиться к выполнению новых задач, которые наверняка лягут на нас, когда грянет война, уже осенью 1940 года добились организации курсов военных корреспондентов при Главном политическом управлении Красной Армии.

Была сформирована «писательская рота» в составе двух взводов. Нашим старшиной был Мартынов — опытный редактор Гослитиздата, серьезный литературный деятель и прекрасной души человек. В «писательскую роту» входили молодые и не очень молодые писатели и поэты — юный Константин Симонов, успевший понюхать пороха на Халхин-Голе и напечатать чудесную книгу «Стихи 1939 года», и ветеран гражданской войны драматург Ваграмов, Евгений Долматовский, Вадим Кожевников, Сергей Крушинский, братья Тур, Константин Финн, Виктор Гольцев, Юрий Корольков и многие другие, в том числе и я, — люди разных темпераментов, но все в равной степени понимавшие, сколь важно научиться тому, чему нас учили. И была среди нас одна-единственная женщина — писательница Аргутинская.

Каждый вечер мы съезжались в Центральный Дом Красной Армии и в созданных в одном из его крыльев учебных кабинетах постигали премудрости основ стратегии и тактики, изучали армейские уставы, учились разбирать и собирать пистолет ТТ, трехлинейную винтовку, автомат Дегтярева, ручной пулемет и пулемет «максим», проводили занятия у ящика с песком, на поверхности которого был создан рельеф местности. Помнится, занимались с нами офицеры Генерального штаба, в том числе весьма толковый, отлично знавший свое дело майор В. Шик и лейтенанты, командовавшие нашими взводами.

Весной 1941 года занятия были перенесены в учебные аудитории Военно-политической академии. Они приобрели еще более серьезный характер. Лекции читали нам крупные военные специалисты.

Темы о войне, о военных действиях неизбежно всплывали при каждом разговоре — и на работе, в редакции «Нового мира», где я трудился в ту пору, и в редкие часы досуга. Все разговоры сводились к одному: когда грянет военная гроза?

Тем временем наша военная учеба подходила к концу. 1 июня «писательская рота» выехала в Кубинку, где находился летний лагерь академии, и приступила там к заключительному циклу занятий. Мы надели военную форму, получили оружие, поселились в палатках, и пошла у нас настоящая курсантская жизнь — с ранними побудками, поверками в строю, занятиями в поле, учебными стрельбами.

Военным делом все мы, надо сказать, тогда занимались всерьез, и я, как и миллионы моих сверстников, носил на груди значок «Ворошиловский стрелок» н аккуратный, вытянутый сверху вниз бело-голубой ромбик парашютиста, а в моем бумажнике лежала справка о том, что я «окончил в сентябре месяце 1936 года курсы пилотов без отрыва от производства при Центральном аэроклубе СССР имени А. В. Косарева с оценками: по теоретическим дисциплинам — 4,4 и по технике пилотирования — 4,6».

В Кубинке под руководством наших молодцеватых молодых лейтенантов и мудрого штабиста майора Шика мы ходили в учебную разведку по окрестным лесам и болотам, ориентируясь по компасу, решали несложные тактические задачи на местности силами взвода, роты и батальона, рыли окопы, предпринимали ближние и дальние броски в пешем строю. По вечерам, перед сном, совершали солдатские прогулки, опять-таки строем, распевая во все горло маршевые песни, сочиненные поэтами из нашей же «писательской роты».

Начало лета выдалось капризным: то вдруг в первых числах июня выпал снег, выбеливший ночью наши палатки, то столь же неожиданно начинало нещадно палить солнце. Помню, как к концу одного учебного дня в эту жару у Вадима Кожевникова облезла кожа на лице, и приятели незлобиво подтрунивали над ним, когда он мазал его дамским кремом. Все мы были молоды, все нам было нипочем, и, несмотря на большую нагрузку занятиями, силенок хватало даже на выпуск стенной газеты. На одном из снимков, сделанных в те дни Юрием Корольковым, сфотографировано заседание нашей редколлегии в палаточном городке. Вот только записей в своем дневнике я в те дни не вел, о чем сейчас глубоко сожалею.

Да, мы знали, чувствовали, что война близка, и все же до самого последнего момента в это как-то не верилось… Мог ли я тогда думать, что пройдут каких-нибудь четыре-пять месяцев, и на лесистых холмах у Кубинки, где мы под руководством майора Шика решали свои нехитрые тактические задачки, будут рваться бомбы, а я, сидя в блиндаже на командном пункте командующего 5-й армией генерала Л.А. Говорова, буду опрашивать взятых в плен гитлеровцев, готовя для «Комсомольской правды» корреспонденцию о взаправдашнем бое у «населенного пункта К.»?