Летом сорок второго - [58]

Вражеская мина разорвалась позади Федора. Сильный толчок в спину опрокинул его лицом вниз. Лежа в холодном снегу, сержант чувствовал, как горит его тело, изрешеченное осколками. С усилием подняв голову, Федор убедился, что батальон достиг вражеских окопов, и там началась страшная рукопашная. Он видел, как души погибших, вырываясь из тесных окопов, продолжают сражаться, цепляясь друг другу в глотки и грызя кулаки, не в силах избавиться от ненависти, напитавшей их тела. Видел он это или думал, что видит, теряя сознание и проваливаясь в небытие…

Под вечер Федора нашла санитарная команда, доставила в санбат. Обходя носилки с примерзшими пятнами крови, доктор слушал фельдшера, женщину с полуседыми кучерявыми волосами и крючковатым носом. Подойдя к Федору, она произнесла:

– Черепно-мозговая. Плюс поражение спины и ног.

– Шансы?

– Практически безнадежен. Фрагменты стального шлема вошли в голову вместе с осколками.

– М-да, может, к профессору Розенбергу на стол?

– Вряд ли спасет даже профессор. Долго пролежал в поле, поздно доставили к нам. У Розенберга и так скальпель остывать не успевает.

– Да, парень тяжелый. Скажите санитаркам, чтоб повязку ему сменили. Что там дальше?

За сотни километров от полевого санбата не знало покоя материнское сердце. Ирине снился сон. Во дворе ее дома собралась толпа. Люди все чужие и незнакомые. Посреди народа на табуретках выставлен гроб, а рядом – могильный крест. Ирина подошла и самостоятельно опустилась в домовину. Подняв голову, она попыталась прочесть надпись на кресте, но на глаза ее налетела мутная пелена… Надписи не видно… Одно Ирина знает точно, что там не ее имя. «Ведь крест-то не мой!» – сказала она во сне. «Зато нести тебе», – ответил твердый голос из толпы.

Услышав это, Ирина проснулась и вскрикнула:

– Федю убили!

Через время пришло извещение с печатью: Федор скончался от ран. В доме поселилось неутешное материнское горе вперемешку с тонкой надеждой на чудо. Слышала Ирина о случаях, когда возникала путаница с документами на фронте и возвращались к матерям их трижды оплаканные сыновья. И жила бы несчастная русская баба этой надеждой до самых последних дней своих, если бы не вернулся в Дуванку после войны их земляк с соседней улицы, мобилизованный в трудовую армию и служивший в похоронной команде. Он развеял остатки надежды, что хранилась в материнском сердце, подробно рассказав, как собственноручно клал тело Федора в братскую могилу.



Глава 34

Местное население в самые ужасные моменты отступления было милосердным по отношению к погибающим нашим солдатам. И многие из них смогли выжить только благодаря самоотверженности и гуманному духу тех русских семей, которые дали кров, хлеб, тепло умирающим во время отступления.

Из воспоминаний альпийского стрелка Франческо Валори

Уже третьи сутки не прекращался исход оккупантов с придонской земли. Колонны продолжали идти через совхоз «Пробуждение», хотя и стали значительно реже. Под вечер, когда на улице смерклось, в дом к Журавлевым заскочили несколько итальянцев. Заиндевевшие, покрытые снегом и закутанные в тряпки по самые глаза, они прислонились к печке, грели руки над плитой. Когда солдаты немного оттаяли, из их носов побежала вязкая юшка и они размотали лица. Дети, пристально наблюдавшие за оккупантами, заметили, что те совсем юнцы. Это были солдаты из декабрьского пополнения, сменившие своих старших товарищей, воевавших на русском фронте с июля 1941 года.

Один итальянец, указав на сваленную в углу горку картофеля, выставил вперед руку и быстро-быстро залепетал. Из всей тирады удалось разобрать лишь: «Итальяшки – тикай, дари патату». Над плитой стояла Ольга Гавриловна, помешивая в чугунке вареники. Зачерпнув поварешкой несколько штук, она протянула их итальянцам. Те хватали вареники заиндевевшими пальцами, обжигаясь, перебрасывали в руках.

– Grazie mille![37]

– Ешьте, ешьте, сыночки, – говорила им Ольга. – Небось и вас матеря дома ждут.

– Quello che stai bene, proprio come mia mamma[38], – произнес один из альпийцев.

– Mamma! – затараторили остальные. – Quando torniamo a casa, vi ricordiamo. Non dimenticheremo mai come ti ha nutrito e riscaldato noi[39].

Дверь в хату отворилась, итальянец с недельной щетиной и печальными глазами бросил своим сородичам:

– Andare a costruire i ragazzi. Abbiamo bisogno di andare[40].

– Resisti, Mario, – взмолились они. – Mettiamoci caldo[41].

За спиной у бородатого раздался простуженный грубый голос:

– Sergente Stern, metti il tuo popolo[42].

Итальянцы ушли в метель. Удалось ли им снова увидеть поросшие лесом склоны Альп, свои деревеньки, затерянные среди этих склонов, и соскучившихся матерей, проглядевших все глаза в надежде увидеть своего долгожданного сына?

Это были не последние гости с Апеннинского полуострова. Немного погодя группа таких же юнцов снова ввалилась в хату. Одному из них было совсем худо. Он жалобно стонал, поддерживаемый под руки товарищами. Его усадили на ослон[43], стали стаскивать с ног задеревеневшие на морозе кожаные башмаки. Когда это удалось, все увидели раздутые ступни с почерневшими пальцами. Один из альпийцев стал перед Ольгой Гавриловной на колени, затараторил: