Лето в Сосняках - [30]

— Боялась я его, немела, честное слово! Взгляд как у Николая Первого, я в кино видела, такой оловянный взгляд. Он меня ненавидел, и мать ненавидел, весь дом, всю семью.

— За что так?

— Спроси его! А ведь, когда я была маленькая, любил меня. Мать рассказывала, и я сама помню, смутно, конечно. А потом изменился. Жизнь тяжелая, отца расстреляли.

— Кого расстреляли?

— Его отца. Дедушку моего.

— Когда?

— А когда и других.

Лиля ошеломленно смотрела на нее.

— Мы и бумажку получили, его реабилитировали.

Из альбома, где лежали фотографии, Ирина достала конверт, протянула Лиле сложенную вчетверо бумажку. Такое же извещение, какое получила Лиля об отце: «За отсутствием состава преступления дело прекратить…»

— Ему было плохо. А мы при чем? — продолжала Ирина. — Мы чем виноваты? Нас за что ел? Грешно про покойника плохое говорить, но, знаешь, характер был такой, трудно передать. Что я от него вытерпела, боже мой, жизни не было, даже сейчас бьет по нервам. Поверишь — как вечер, так двери на запоры, сидим, как в домзаке, ни войти, ни выйти. Станет за занавеской и на улицу смотрит. На чердаке себе ну прямо сторожевую вышку устроил, из окошка всю улицу видно, все подходы. И никого я не могла к себе привести. Не то что мужчину — подруги и то не допускал. Ведь, кроме тебя, никто не ходил к нам. А как ты в Москву уехала, так все, никого не пускал.

— Чего же он боялся, может, деньги копил?

Ирина скосила глаза:

— Откуда им быть, деньгам? Как там ни говори, семья, дом — пай выплатили. Не в деньгах дело. Не мог страх перебороть. Как дедушку расстреляли, так он уже больше не мог страх перебороть.

— У меня тоже отца расстреляли.

— Ты девчонкой была, что ты понимала?

— Думаешь, мне от этого было легче?

— У тебя один характер, у него другой, — не стала спорить Ирина.

— Слушай, Ирина, а почему он отравился?

— Не знаю.

— Нехорошо, Ирина!

— Что такое, что ты меня стыдишь? — с беспокойством спросила Ирина. — Объясни, что случилось?

— Сама должна понимать. Миронова обвиняют.

— Ничего не знаю, ничего он не рассказывал. Только не из-за Миронова. Умер человек, и все его дела с ним умерли.

— А из-за чего? Скажи!

— Не из-за Миронова, и все. И не хочу я ничего касаться.

Лиля взяла ее за руку:

— Ирина, мы столько всего пережили, должны же мы быть людьми.

Ирина молчала, и Лиля молчала. Потом Ирина спросила:

— Что же ты от меня хочешь?

— Скажи, что знаешь.

Ирина опять помолчала, потом сказала:

— Когда судили твоего отца, он свидетелем был. Запутался.

— Он не запутался, — резко проговорила Лиля.

Ирина молчала.

— Что же ты молчишь?

— Разве я за него отвечаю?

— Я всю жизнь за отца отвечала.

Ирина посмотрела на нее исподлобья:

— Я не хотела ничего говорить, ты заставила.

— Я на твоего отца зла не имею, — сказала Лиля, — и не таких, как он, ломали… Ну, а теперь? Теперь из-за чего человека обвиняют? Разве это правильно? Пойди скажи, что Миронов ни при чем. Ты дочь, тебя послушают.

— Куда я должна идти? — колеблясь спросила Ирина.

— В партком.

— Стоит ли мне? Разберутся. Разве тебя кто обвиняет? И Миронов отобьется. У вас что, все снова?

— А что снова… У нас и не было ничего.

— Ах, — вздохнула Ирина, — как вы тогда хорошо танцевали, я до сих пор помню, все любовались, такая молодость была хорошая, я нарочно ушла, чтобы вам не мешать, боялась одна домой идти, я ведь трусиха была, а пошла, пусть, думаю, ее проводит, а у вас ничего не вышло, жалко… Ведь ты нравилась ему…

— Он любил меня тогда, — сказала Лиля, — но, когда он меня любил, у меня не было веры. Я ни во что уже не верила и в любовь не верила.

— Брось ты, — Ирина махнула рукой, — у кого чего не было в жизни, где они, святые-то?

— Нет, — сказала Лиля, — ты его не знаешь. Он себе ничего не прощает и другим не прощает… Да и старая я уже…

— Ну да…

— Разве такой была я в семнадцать лет? Если бы я была рядом с ним, он бы не заметил, как я постарела. Мужчины не замечают, когда женщина стареет на их глазах… Время нас развело.

— Увидишь, — сказала Ирина, — перепадет и тебе счастье, довольно ты натерпелась. Я ладно. Но ты… Прямо жалко было на тебя смотреть, честное слово! — Ирина вздохнула. — Все мы разбрелись после школы, встречаемся, как чужие. Помнишь Власа Егорова?

Она начала перебирать одноклассников. Хотя далекие, эти имена будили теплые воспоминания.

— А моя жизнь? — Ирина махнула рукой. — Вспоминать страшно. Я ему смерти желала. Раньше в монастырях грехи замаливали, а теперь где? — Она посмотрела на Лилю, осторожно спросила: — Ты как, веруешь?

— Нет.

— Ну, ну, я просто так спросила.

12

Расколов тогда Колчина, Ангелюк его больше не беспокоил. Колчин работал на прежнем месте, получил квартиру, допуск к операциям с загранфирмами.

Однажды к его столу подсел молодой человек, улыбнулся, как старому приятелю. Колчин привык к развязности молодых снабженцев и сухо проговорил:

— Слушаю вас.

Молодой человек молча улыбался. Колчин увидел бордовую книжечку, лежащую в его ладони. Мелькнули фотография, фамилия и еще что-то, чего Колчин не разобрал и не запомнил. Удостоверение захлопнулось.

— Скажите, что вы на некоторое время отлучитесь.

Колчин неторопливо собрал бумаги, положил в средний ящик стола. В боковом ящике лежали паспорт, профсоюзная книжка, метрика дочери. Если он возьмет их с собой, то там их отберут, если оставит здесь, потом, когда вскроют стол, возможно, отдадут жене. Он долго жил под страхом ареста, давно ждал тюрьмы и действовал с хладнокровием опытного заключенного.