Лето в Сосняках - [32]

— Я честно работаю и ничем не давал повода…

— Как же не давали?! Ведь вы скрыли свое прошлое. Почему вы скрыли? Честные люди не скрывают.

— Это была моя ошибка. Я хотел спокойно работать.

— Хотели спокойно работать? Значит, если бы вы написали правду, вам бы не дали спокойно работать? Только за то, что ваш отец осужден? У нас трогают невинных людей? Наши законы несправедливы? Вы считаете наши законы справедливыми?

— Да, конечно.

— Почему же вы их обошли?

Колчин молчал.

— Вы их обошли, чтобы проникнуть на завод! У вас есть родственники за границей?

— Нет.

— Вы это утверждаете? — так, будто ему известно совсем обратное, спросил следователь.

— У меня нет родственников за границей.

— Допустим, — сказал следователь опять так, будто ему известно совсем обратное, — почему же вы выбрали работу, связанную с иностранцами?

— Я ее не выбирал. Я имею дело с иностранцами по должности.

— Но ведь вы пробрались на эту должность. Напиши вы все честно, вас бы не допустили на нее. А вы скрыли, пошли на обман. Покрываете вредителей и ищете связи с иностранцами. Вот какой круг получается! Или вы не понимаете, кого они к нам присылают? Может быть, эти иностранцы наши друзья?

— Я имею с ними только деловые связи. Никаких разговоров…

— Будь вы бдительны, Колчин, — сказал вдруг следователь, — вы бы предотвратили не одну диверсию. Слабость наших людей составляет не техническая отсталость, а политическая беспечность, слепое доверие к людям. Об этом нам с вами, Колчин, всегда надо помнить.

Эти два слова «нам с вами», сказанные с дружелюбной досадой, открыли перед Колчиным новую психологическую перспективу. Он хотел, чтобы с ним разговаривали как с обыкновенным человеком, рядовым, простым человеком, хотел подчиняться сильной властной воле, которая бы думала за него, решала за него, берегла и охраняла его. Именно это он услышал в словах следователя. Он понимал, что стоит за этим. Пусть! Лишь бы выйти отсюда на день, на час, а там он уйдет от них.

— С какими иностранцами вы имели и имеете дело?

Колчин перечислил фирмы, у которых принимал оборудование.

— Как они к нам относятся?

Подыскивая выражения, которые понравились бы следователю, Колчин сказал:

— Вряд ли они нам сочувствуют.

— Из чего это видно?

— Они люди другого мира.

— Конкретнее, конкретнее! Почему вы утверждаете, что они нам не сочувствуют?

Колчин понял, что попался.

— Особенных фактов нет, — осторожно проговорил он и тут же испугался злой гримасы следователя, — но они думают, что мы не сумеем эффективно эксплуатировать аппаратуру, неопытны, не располагаем грамотными кадрами.

— Факты, факты! Что, это у них на лице написано? Факты давайте! Не забывайте, где вы находитесь, Колчин! Надо отвечать за свои слова. Домыслы и предположения никого здесь не интересуют. Только факты! Выкладывайте, выкладывайте! Факты, имена, разговоры!

— Я не знаю, насколько это существенно. Один их мастер, Мюллер, он уже уехал в Германию… Он вел монтаж девятого корпуса. Так вот Мюллер говорил, что эти девчонки, он имел в виду наших аппаратчиц, переломают оборудование и в конце концов взорвут завод. Мол, в Германии на таких аппаратах работают старые, опытные рабочие, а у нас девчонки.

— Он при вас это говорил?

— Да.

— Кто еще был при этом?

— Он при всех говорил, никого не стеснялся. Он знал дело, но брюзжал, всем был недоволен, говорил, что у нас плохая организация.

— Все же при ком он говорил, что девушки взорвут завод?

— При всех. И при начальнике корпуса Загороднем. И при директоре комбината Кузнецове. При всех.

— Кузнецов слышал, как он говорил про взрыв завода?

— Все это слышали.

— Кузнецов слышал, как он говорил про взрыв завода?

— Слышал.

— И как реагировал?

— Как все — смеялся. Но он уважал Мюллера. И когда Мюллер обращался к нему, удовлетворял его требования.

Колчин хотел добавить: «Потому что эти требования были справедливы», но не добавил. Какое это имеет значение? Мюллер, старый сварливый немец, давно уехал. И все, что болтал Мюллер, не имеет никакого значения. А Кузнецов в защите не нуждается. По сравнению с Кузнецовым этот человечек — никто!

— Кто инструктировал аппаратчиков? Он же, Мюллер?

— Да. Инструктаж вела фирма.

— Я спрашиваю: Мюллер инструктировал аппаратчиков?

— Мюллер.

— Так, — задумчиво проговорил следователь. Посмотрел на Колчина. И вдруг засмеялся. — А ведь в девятом корпусе были аварии. А, Колчин! Были?

— Были.

— И вы не видите никакой связи?

Колчин молчал. Только теперь дошла до него эта нелепая и страшная логика.

— А ведь связь-то есть, Корней Корнеевич! — улыбаясь, продолжал следователь. — Немец проговаривается, что будут аварии, и аварии происходят. Немец заранее сваливает все на аппаратчиц, а их отдают на инструктаж этому же немцу. Немец прямо говорит об этом директору завода, а тот только посмеивается и спешит удовлетворить все требования немца. И никого это не настораживает.

Некоторое время он молчал. Потом тронул допросные бланки, пододвинул к себе, опять отодвинул.

— Как же нам быть, Колчин? Вы понимаете, как вы будете выглядеть в этом протоколе? Плохо будете выглядеть! Неприглядно.

Он обиженно вздохнул, как бы досадуя на Колчина за то, что приходится выручать его.